Анализ рассказа Трус Гаршина
Г лавная особенность Гаршина в изображении армии и войны – правдивое, насыщенное точными подробностями – батальными, бытовыми, психологическими – воспроизведение действительности. Его рассказы «Четыре дня», «Трус», «Из воспоминаний рядового Иванова», очерк «Аясларское дело», рисующие события русско-турецкой войны, отличаются непререкаемой достоверностью.
В основу военных рассказов Гаршина легли собственные жизненные впечатления автора. Гаршин был рядовым в армии, испытал на себе все тяготы солдатской жизни, участвовал в боях, был ранен. Вот что рождало достоверность изображения им армейской жизни. Столь правдивое – свободное от штампов, от риторики – описание армии и войны требует художественной смелости, изощрённого мастерства. Писать правду о войне – это не только нравственное требование, но и трудная художественная задача. В решении её Гаршин опирался на новаторские завоевания Л.Толстого, реализованные в «Севастопольских рассказах».
“Герой. моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который был, есть и будет прекрасен, – правда”, – писал молодой Толстой в рассказе «Севастополь в мае». Таково было творческое кредо Толстого. Но “рассказывать правду очень трудно”, утверждал Толстой в «Войне и мире». Мысль эта раскрывается и конкретизируется писателем в том эпизоде романа, когда Николай Ростов рассказывает о своём участии в Шенграбенском сражении. Ростов “был правдивый молодой человек, – пишет Толстой. – Он начал рассказывать с намерением рассказать, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешёл в неправду”. Следуя сложившимся и укоренившимся представлениям, Ростов стал говорить то, что от него ожидали слушатели: “как он горел, как в огне. как бурею налетал на каре, как врубался в него. и тому подобное”. Рассказу Ростова Толстой противопоставил своё собственное изображение того, что на самом деле было с героем во время Шенграбенского сражения. Толстовский метод “остранения” (как назвал его В.Шкловский) использует в своём творчестве и Гаршин.
И зображение тяжёлых будней военной жизни, скудного армейского быта, грязи и крови в произведениях Гаршина тоже ориентировано на традиции Толстого, показывавшего войну “не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знамёнами и гарцующими генералами, а. в настоящем её выражении: – в крови, в страданиях, в смерти” («Севастополь в декабре месяце»). Гаршин в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» описывает, как солдаты в жару совершают пятидесятивёрстные переходы, как “человек без памяти валится на пыльную и жёсткую дорогу”, как из вычерпанных уже колодцев солдатам достаётся “только глинистая жидкость, скорее грязь, чем вода”, описывает марши во время непрерывных дождей, когда “на ногах комья грязи. на ночлег приходится укладываться прямо в грязь”. В рассказе «Трус» есть сцена: “. грязь такая, что орудия и повозки уходили в неё по оси. до того дошло, что лошади не берут: прицепили канаты, поехали на людях”.
Толстовская традиция сказывается у Гаршина и в описаниях гибели человека на войне. Смерть, кровавая и страшная, становится будничной, как бы частью быта. Так она изображена у Толстого в «Севастопольских рассказах». Подобным же образом описаны у Гаршина убийство турецкого солдата в рассказе «Четыре дня», гибель солдата в очерке «Аясларское дело», смерть героя-рассказчика в «Трусе».
Передавая душевное состояние человека во время боя, раскрывая мысли и чувства раненого, умирающего (с большой художественной силой это сделано им в рассказе «Четыре дня»), Гаршин опирается на художественный опыт Толстого, который ещё в «Севастопольских рассказах» с поразительной правдивостью раскрыл душевное состояние Праскухина, Володи Козельцова в момент гибели, Михайлова в момент ранения.
Рисуя русского солдата, Гаршин вслед за Толстым раскрывает прекрасные черты человека из народа, которые проявляются и в буднях армейской жизни, и на поле боя. Таковы у него, например, дядя Житков и молодой солдат Фёдоров в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова».
П родолжая толстовские традиции, Гаршин не следует великому предшественнику как копиист. Гаршин был участником иной, чем Толстой, войны, у него свой собственный взгляд на происходящее. В рассказах Гаршина звучит не только осуждение бесчеловечной, кровавой природы войны, он сосредоточен на изображении самого процесса осознания героем жестокой бессмысленности смертоубийства и взаимного истребления. В рассказе «Четыре дня» Гаршин показывает, как человек, движимый благородным порывом, добровольно отправившийся в действующую армию, начинает понимать весь ужас происходящего. “Неужели я бросил всё милое, дорогое, шёл сюда тысячевёрстным походом, голодал. мучился от зноя; неужели, наконец, я лежу теперь в этих муках – только ради того, чтобы этот несчастный перестал жить”, – думает герой рассказа, глядя на убитого им турецкого солдата.
Ужасаясь кровавому зверству войны, герой Гаршина приходит к осознанию своей ответственности как участника злодейства. “Это сделал я. Я не хотел этого. Я не хотел зла никому, когда шёл драться. Мысль о том, что и мне придётся убивать людей, как-то уходила от меня. Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули. Чем я виноват. Убийство, убийца. И кто же? Я!” – думает герой Гаршина.
Вопросу об ответственности человека за всё, что происходит вокруг него, за всё зло и несправедливости в мире, вопросу, который был для лучших людей гаршинского поколения больным и необычайно острым, посвящены рассказы «Красный цветок» и «Художники», но он явственно звучит и в его военных рассказах.
Одна из особенностей художественной манеры Гаршина заключается в мастерском использовании приёма, который в кино называют “крупным планом”. Герой рассказа «Четыре дня» – раненый солдат, оставленный на поле боя; он страдает от боли, изнывает от мучительной жажды, теряет надежду на спасение, впадает в забытьё. То, что происходит с ним, мы видим во всех подробностях, знаем всё, что он чувствует. “. Скоро конец. Только в газетах останется несколько строк, что, мол, потери наши незначительны: ранено столько-то; убит рядовой. Иванов, нет, и фамилии не напишут; просто скажут убит один”, – думает умирающий. На этом контрасте бездушной цифры официального сообщения и страданий реального человека, свидетелями которых оказываются читатели, построен рассказ «Трус».
В военных рассказах Гаршина крупным планом – так что читатель может себя представить на месте героя – изображён один конкретный человек перед лицом смерти. Протест Гаршина против войны носит не абстрактный, общий характер (как, скажем, у Верещагина в картине «Апофеоз войны», где изображена груда черепов), писатель утверждает непреходящую ценность каждой человеческой жизни.
Рассказ «Четыре дня» представляет собой внутренний монолог героя, фиксирующего всё, что с ним происходит. Но тяжело раненный, то и дело впадающий в забытьё человек вряд ли способен воспринимать и точно передавать все свои лихорадочно сменяющиеся ощущения и мысли. С точки зрения канонов классического реалистического повествования это выглядит немотивированным. Гаршин, прибегая к условности, опережал искусство своего времени. Подобного рода условность станет привычной позднее, в литературе XX века. Гаршин же увидел в ней возможность выразить ту высшую правду, которая ошеломила его первых читателей.
Творчество Гаршина оказало воздействие на развитие армейской и военной темы в русской литературе. Влияние его сказалось в повести А.Куприна «Поединок». В ней получили развитие некоторые мотивы, прозвучавшие у Гаршина: разложение в офицерской среде, безделье, пьянство, жестокое отношение офицеров к солдатам, бессмысленная муштра, отупляющие занятия “словесностью”. Образ денщика Никиты в рассказе Гаршина «Денщик и офицер» был предтечей образа солдата Хлебникова в повести Куприна. Уровень нравственности героя у Гаршина определяется его отношением к солдатам. И в этом Куприн тоже следует за Гаршиным. Становление личности Ромашова в «Поединке», обретение им верных нравственных ориентиров происходит в связи с тем, что герой повести начинает понимать солдат, близко к сердцу принимает судьбу Хлебникова. Наконец, у Куприна, как и у Гаршина, жизнь армии не представлена как нечто обособленное от жизни страны и народа – она отражает состояние русского общества той поры.
В русской прозе о Великой Отечественной войне господствующими были толстовские традиции. Но в ней нашли отклик и некоторые характерные для Гаршина мотивы и художественные решения. Официозная советская критика вела целенаправленную борьбу с “окопной правдой” в литературе о войне, утверждая в качестве идеологического и эстетического канона лакировку действительности и ложную романтизацию. “Окопная правда”, восходящая к изображению войны Гаршиным, оказалась родовым признаком самых талантливых произведений о войне В.Некрасова, В.Быкова, Г.Бакланова, Э.Казакевича, В.Астафьева, В.Кондратьева и других писателей-фронтовиков. Это была суровая правда о кровавых буднях войны, о народной беде и народном мужестве. И, как у Гаршина, героем этих произведений был человек с высокой ответственностью за всё, что происходит вокруг него, задающий себе трудные вопросы, верящий в торжество справедливости и человечности.
Проблема повседневного зла. “Происшествие”, “Трус”
Не только война – проявление мирового зла для Гаршина. В обыденной жизни тоже есть страшная изнанка, страдание. Рассказы, посвящённые войне, соседствуют в творчестве писателя с произведениями, описывающими обыденную мирную жизнь, в которой зло проявляет себя не так явно и агрессивно, в виде социального абсурда.
Это мы видим, например, в рассказе “Происшествие” (1878). Олицетворением социального абсурда здесь становится проституция. Надежда Николаевна не может простить обществу, что оно находит оправдания для её страдания, унижения. Проститутка занимает определённое место, выполняет социальную функцию (я на посту, говорит героиня со злой иронией).
Гаршин опирается на сюжет, введённый шестидесятниками (спасение падшей женщины просвещённым интеллигентом), но с характерным трагедийным сдвигом, отражающим разницу мироощущения поколений: для восьмидесятников уже невозможен утопический оптимизм шестидесятников. Надежда Николаевна не верит Никитину, предвидит, что он не сможет забыть о её прошлом, и не идёт за ним.
В рассказе намечены два основных варианта изображения человека, характерных для мира Гаршина: страдающий человек и интеллигент, видящий страдание и не способный пройти мимо, всей душой сочувствующий и желающий помочь. Хотя здесь сразу же намечается и усложнение: сострадание интеллигента показано реалистически, с учётом человеческой слабости (утверждение Надежды Фёдоровны, что Никитин не сможет забыть, что она была проституткой, справедливо).
Страдание героини тоже во многом рефлексивно, она достаточно интеллигентна, хотя непосредственным толчком для самосознания стала встреча с Никитиным, его предложение помощи – это поставило героиню в пороговую точку выбора, а значит, и самосознания. Первая фраза: “Как случилось, что я, почти два года ни о чём не думавшая, начала думать, – не могу понять”. Этот рассказ тоже строится как психологическая новелла, но исповедальный самоотчёт от первого лица дают здесь два героя, их внутренние монологи чередуются (в письме писателя о рассказе это характеризуется как “мученья двух изломанных душ”).
В мире Гаршина чувствуется традиция Ф.М. Достоевского. Трагедийный пафос, напряженный драматический сюжет, стремительно разворачивающийся в краткий промежуток времени, пребывание человека на пороге, в критической точке, самосознание как доминанта изображения героя – всё это позволяет увидеть в Гаршине продолжателя великого старшего современника. Даже сами типажи героев указывают на это литературное влияние: как, скажем, Надежда Николаевна, с гордым вызовом показывающая, что она не стыдится своего положения падшей женщины, что напоминает, например, поведение Настасьи Филипповны в романе “Идиот”.
Однако в мире автора “Происшествия” принципиально отсутствует такая краеугольная составляющая эстетики Достоевского, как диалог. Исповедальные монологи героев чередуются, оставаясь изолированными друг от друга, люди в мире Гаршина не смотрят друг другу в глаза, не знают внутренней правды другого человека и не могут дать другому искупления. Здесь человек обречен на безысходное одиночество.
Рассказ “Трус” (1879) совмещает темы войны и абсурда обыденной жизни. “Война решительно не даёт мне покоя” – первая фраза исповеди-самоотчёта героя. Здесь ему, в отличие от Иванова в “Четырёх днях”, сразу ясен жуткий абсурдный характер войны, он не может понять, как возможно это зло. В сводках новостей говорится о многотысячных потерях – в сознании героя возникает образ: если положить трупы плечом к плечу, будет дорога в несколько вёрст. Потери десятками и сотнями могут считаться незначительными, тогда как даже единичная смерть выглядит страшно: герой видит это на примере Кузьмы, умирающего от гангрены в доме Львовых. Львов, оценивая интенсивную рефлексию героя, рассказывает о враче с фронта, который не вынес зрелища страданий и повесился (Гаршин вслед за лирическим героем примеряет на себя эту возможную гибель от мирового зла).
Главный герой не хочет идти на войну, у него есть возможность избежать её. Он задаёт себе вопрос, является ли он трусом из-за этого? Перед собственной совестью он может ответить отрицательно, дело не в страхе, а в том, что он понимает абсурдность и недопустимость войны. Но другие (в том числе девушка, которую он любит, – Марья Львова) видят в этом нечто непорядочное: нужно, дескать, взять на себя часть общего горя. После разговора с Марьей герой всё- таки идёт на фронт. Это ещё один штрих к вопросу о том, почему ведутся войны: даже человек, убеждённый в абсурдности и недопустимости войны, не может избежать этого.
Развязка рассказа (в духе общей новеллистической поэтики малой прозы писателя) – герой погибает от случайной пули, как только он оказался на фронте. Может быть, он действительно осуществил то, о чем говорила Марья, то есть взял на себя зло, принял пулю, которая убила бы кого-то другого? Даже если мы ответим положительно, тональность абсурда остаётся.
Военные рассказы Гаршина: проблематика, особенности героев и конфликтов; развитие толстовских традиций и новаторство писателя
В.М. Гаршин в качестве добровольца воевал рядовым пехотного полка и в августе 1877 г. был ранен в сражении при Аясларе. Однако война быстро разочаровала добровольца Гаршина: помощь славянам со стороны России на деле оказалась корыстным стремлением занять стратегические позиции на Босфоре, в самой армии не было ясного понимания цели военных действий и поэтому царил беспорядок, толпы добровольцев погибали совершенно бессмысленно. Все эти впечатления Гаршина отразились в его рассказах «Четыре дня», «Трус», «Денщик и офицер» , «Из воспоминаний рядового Иванова», правдивость которых поразила читателей.
Восхищаясь нравственной силой простых солдат, Гаршин дал выразительные зарисовки солдатских типов.
Повествование от первого лица, с использованием дневниковых записей, внимание к самым болезненным душевным переживаниям создавало эффект абсолютной тождественности автора и героя. В литературной критике тех лет часто встречалась фраза: «Гаршин пишет кровью». Писатель соединял крайности проявления человеческих чувств: героический, жертвенный порыв и осознание мерзости войны; чувство долга, попытки уклонения от него и осознание невозможности этого. Беспомощность человека перед стихией зла, подчеркнутая трагическими финалами, становилась главной темой не только военных, но и более поздних рассказов Гаршина.
Правдивое, свежее отношение Гаршина к войне художественно воплотилось в виде нового необычного стиля — очерково отрывочного, с вниманием к, казалось бы, ненужным деталям и подробностям. Появлению такого стиля, отражающего авторскую точку зрения на события рассказа, способствовало не только глубокое знание Гаршиным правды о войне, но и то, что он увлекался естественными науками, которые научили его замечать «бесконечно малые моменты» действительности.
Гаршин внёс некоторые изменения в эту традиционную тему. Он вывел тему «человек на войне» за рамки темы «человек и история», как бы перевёл тему в другую проблематику и усилил самостоятельное значение темы, даю-
щей возможность исследовать экзистенциальную проблематику.
Рассказ «Четыре дня» показывает не человека вообще, то есть человека не в философском смысле, а конкретную личность, испытывающую сильнейшие, шоковые переживания и переоценивающую своё отношение к жизни. Ужас войны заключается не в необходимости совершать героические поступки и жертвовать собой — как раз эти живописные видения представлялись добровольцу Иванову (и, видимо, самому Гаршину) до войны, ужас войны в другом, в том, что заранее даже не представляешь. Человек на войне даже с самыми благородными и добрыми намерениями неизбежно становится носителем зла, убийцей других людей. Человек на войне мучается не от боли, которую порождает рана, а от ненужности этой раны и боли, а также от того, что человек превращается в бстрактную единицу, про которую легко забыть. Война полностью меняет все ценности человеческой жизни, добро и зло путаются, жизнь и смерть меняются местами.
Не раз уже было отмечено влияние Л.Н. Толстого на всю нынешнюю военную беллетристику. Не избег, да и не мог избегнуть этого влияния и Гаршин. В его трех-четырех военных рассказах можно найти прямые, непосредственные отражения отдельных сцен и фигур из “Войны и мира” и севастопольских и кавказских рассказов. Такова, например, в “Воспоминаниях рядового” сцена прохождения войск перед государем, весьма близкая к подобной же сцене в “Войне и мире”. Такова также фигура зверски жестокого офицера Венцеля, неожиданно заливающегося слезами, как будто вовсе к нему не идущими; фигура, несомненно, навеянная образом наглого и жестокого Долохова, тоже совсем неожиданно плачущего. Подобные невольные подражания неизбежны, когда перед глазами стоит такой образец, как Толстой, и можно наверное сказать, что они будут встречаться у всякого нравоописателя военного быта. Те или другие сцены, те или другие фигуры Толстого невольно, так сказать, всасываются творческим аппаратом всякого, кого коснулся дух простоты и правдивости, установленный для военной беллетристики камертоном автора “Войны и мира”. Но это нисколько не мешает индивидуальности г. Гаршина. Он вносит нечто свое в свои военные рассказы, и это свое нам, может быть, особенно дорого.
Дата добавления: 2016-10-30 ; просмотров: 1669 | Нарушение авторских прав
Елена АКСЕНЕНКО. Тема войны в свете гуманистических идей В.М. Гаршина
В.М. Гаршин был чутким свидетелем скорбной эпохи, особенности которой оставили след на мировоззрении писателя, придав его произведениям оттенок трагичности. Тема войны является одной из основных в творчестве В.М. Гаршина. «Мамочка, — пишет он в апреле 1877 года, — я не могу прятаться за стенами заведения, когда мои сверстники лбы и груди подставляют под пули. Благословите меня» [5, с. 116]. Поэтому после официального объявления войны Турции Россией В.М. Гаршин, не раздумывая, идет воевать. Страдание на страницах его произведений рассматривается как формула душевно-духовного развития личности на пути столкновения со злом.
Военные рассказы Гаршина — «Четыре дня» (1877), «Очень коротенький роман» (1878), «Трус» (1879), «Из воспоминаний рядового Иванова» (1882) — образуют группу рассказов, объединенных состоянием гуманистического страдания.
Человек, с точки зрения антропоцентрического направления в литературоведении начала 90-х годов, является центром мироздания и имеет абсолютное право на безграничную свободу мыслей и поступков для достижения земного счастья. При таком рассмотрении страдание ограничивает сферу собственного Я личности и препятствует проявлению природного индивидуалистического начала. Для нас более приемлемым при исследовании русской классики является понимание гуманизма, отражающее христианские принципы. Так, С. Перевезенцев характеризует гуманизм как «религию человекобожия (веры в человека, обожествления человека), призванную разрушить традиционную христианскую веру в Бога» [8, с. 317], а Ю. Селезнев, рассматривая особенности Возрождения в русской литературе XIX века, отличающиеся от европейского, отмечает, что гуманистическое мироотношение есть форма «принципиально монологического, по сути своей — эгоистического сознания» [9, с. 55], которое возносит человека на абсолютную высоту и противопоставляет его всей Вселенной, поэтому гуманизм и человечность, как зачастую принято понимать, могут и не быть синонимами.
Ранний этап творчества Гаршина, до 1880 года, окрашен гуманистическими идеями писателя. Страдание на страницах его рассказов предстает как «переживание, противоположность деятельности; состояние боли, болезни, горя, печали, страха, тоски, тревоги» [10, с. 655], приводящее героев на путь духовной гибели.
В рассказах «Четыре дня» и «Очень коротенький роман» страдания героев — это реакция эгоцентрической личности на трагические обстоятельства реальной действительности. Причем война выступает как форма зла и антиценности (в понимании гуманизма) по отношению к личностному началу героев. В.М. Гаршин на данном творческом этапе высшую ценность бытия видел в уникальности человеческой жизни.
Чувство долга позвало героя рассказа «Четыре дня» отправиться на войну. Эта позиция, как отмечалось выше, близка самому Гаршину. Период накануне и во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов породил «шквал симпатий к „братьям славянам“» [3, с. 318]. Ф.М. Достоевский так определил отношение к этой проблеме: «Наш народ не знает ни сербов, ни болгар; он помогает, и грошами своими и добровольцами, не славянам и не для славизма, а прослышал лишь о том, что страдают православные христиане, братья наши, за веру Христову от турок, от „безбожных агарян“…» [6, с. 61]. Однако стремления рядового Иванова далеки от православного сопереживания. Его порывы следует назвать романтическими, причем в отрицательном смысле: лишь красота поступков прельщает Иванова в сражениях, которые принесут ему славу. Им руководит желание «подставлять свою грудь под пули». Герой рассказа «Четыре дня» постепенно понимает, что ранен, однако, кроме ощущения физической неловкости («странное положение», «ужасно неловко»), Иванов не испытывает ничего. Беспокойный тон повествования усиливается, как только герой понимает: «Я в кустах: меня не нашли!» [4, с. 14]. Именно с этого момента начинаются понимание бесчеловечности войны и индивидуалистическая рефлексия Иванова. Мысль о том, что его не нашли на поле боя и что теперь он обречен на одинокую гибель, приводит героя к отчаянию. Теперь его беспокоит лишь собственная участь. Рядовой Иванов проходит несколько этапов в утверждении своей позиции: пред-страдание (предчувствие страдания), отчаяние, попытки восстановления душевно-духовного равновесия, вспышки «общечеловеческого» переживания, собственно индивидуалистические тревоги. «Я иду вместе с тысячами, из которых разве несколько наберется, подобно мне, идущих охотно», — выделяет герой себя из общей массы. Патриотизм героя проходит своего рода проверку, в ходе которой высокие гражданские чувства человека, охваченного индивидуализмом, оказываются неискренними: он говорит о том, что большая часть военных отказалась бы от участия во всеобщем убийстве, однако «они идут так же, как и мы, „сознательные“». Герой рассказа, становится очевидным в финале рассказа, сомневается в правильности своих взглядов и поступков. Торжество собственного «Я» не оставляет его даже в тот момент, когда он видит перед собой свою жертву — мертвого феллаха. Осознание себя как убийцы способствует уяснению внутренней сущности переживаний героя. Иванов открывает для себя, что война принуждает убивать. Однако убийство, в контексте размышлений рядового, расценивается только как лишение людей права на жизнь и самосозидание. «За что я его убил?» — на этот вопрос Иванов не находит ответа, поэтому и испытывает нравственные мучения. И все же герой снимает с себя всякую нравственную ответственность за совершенное: «И чем я виноват, хотя я его и убил?» Собственные физические страдания, страх перед смертью овладевают героем и обнаруживают его духовную слабость. Отчаяние усиливается; повторяя «всё равно», что должно выражать нежелание бороться за жизнь, Иванов как бы играет в смиренность. Желание жить, конечно, является в человеке естественным чувством, однако в герое оно приобретает оттенки помешательства, потому что он не может принять смерть, потому что он — Человек. В итоге гаршинский герой проклинает мир, который «выдумал на страдание людям войну» [4, с. 17], и, самое страшное, приходит к мысли о самоубийстве. Жалость к себе настолько сильна, что он не желает больше испытывать себя болью, жаждой и одиночеством. Схематически духовное развитие героя можно представить следующим образом: боль — тоска — отчаяние — мысль о самоубийстве. Последнее звено можно (и следует) заменить другим — «духовная смерть», которая наступает, несмотря на физическое спасение. Примечателен в этом плане его вопрос лазаретному офицеру: «Скоро ли я умру?», который можно рассматривать как итог нравственных исканий Иванова.
В очерке «Очень коротенький роман» война выступает фоном для демонстрации индивидуалистической трагедии главного героя. Автор представляет читателю человека, которым отчаяние уже овладело. «Маша приказала мне быть героем» — так мотивирует свои поступки герой очерка. Именно «для Маши» он стал героем и даже «честно исполнил свой долг и относительно родины» [4, с. 393], что, конечно, достаточно спорно. На поле боя им руководило, как оказывается, лишь тщеславие, желание вернуться и предстать перед Машей героем. В рассказе нет картин боя, герой «живописует» только картины собственных страданий. Предательство любимого человека оказало на него такое влияние, какое не оказала потеря ноги на войне. Война ставится виновницей его личностной драмы. Страдания физические и душевные послужили проверкой его духовной сущности. Герой оказывается неспособным перенести все жизненные испытания — он теряет самообладание и обреченно осмысливает свое дальнейшее существование. Свои страдания гаршинский герой раскрывает с такой силой, что создается впечатление, что он наслаждается ими. Страдания его носят сугубо индивидуалистический характер: героя беспокоит лишь собственная печаль, которая становится еще более мрачной на фоне чужого счастья. Он мечется и ищет именно себе облегчения, поэтому то с особой жалостью говорит о своем положении «человека на деревянной ноге», то горделиво причисляет себя к стану рыцарей, которые на полуслове возлюбленной бросаются на подвиги; то сравнивает себя с «нештопанным чулком» и бабочкой с опаленными крыльями, то снисходительно и свысока «жертвует» своими чувствами ради любви двух людей; то стремится искренне открыться читателю, то равнодушно относится к реакции публики на вопрос о правдивости его повествования. Трагедия главного героя заключается в том, что он оставил свою мирную, счастливую жизнь, наполненную яркими впечатлениями и красками, ради того, чтобы доказать своей возлюбленной на деле, что он «честный человек» («Честные люди делом подтверждают свои слова») [4, с. 393]. Понятия «честь» и «честный», имеющие в своей основе «благородство души» и «чистую совесть» (следуя из определения В. Даля), в рассказе проходят своего рода проверку, в результате которой истинный смысл этих слов в понимании героев искажается. Понятие чести в период войны не может быть сведено только к рыцарству и геройству: слишком низменными оказываются порывы, слишком высока степень индивидуализма в личности, заботящейся о своей честности. В финале предстает уже «смиренный герой», пожертвовавший своим счастьем ради счастья двоих. Однако этот акт самопожертвования (заметим, абсолютно нехристианский) лишен искренности — он не испытывает счастья за других: «. я был шафером. Я гордо исполнял свои обязанности. [выделено мною. — Е.А.]», — эти слова, на наш взгляд, могут служить объяснением поступков героя очерка и доказательством его индивидуалистической позиции.
Рассказ «Трус» начинается символической фразой: «Война решительно не дает мне покоя» [4, с. 39]. Именно состояние покоя и, в свою очередь, связанные с ним чувства свободы, независимости и самостоятельности составляют основу жизни главного героя рассказа. Он постоянно поглощен мыслями о человеческих смертях, о действиях людей, сознательно идущих на войну убивать и сознательно отнимающих чужие жизни. Абсолютное право на жизнь, свободу и счастье оказывается нарушенным жестокостью людей друг к другу. Кровавые картины проносятся в его глазах: тысячи раненых, груды трупов. Он возмущен таким количеством жертв войны, но еще больше возмущен спокойным отношением людей к фактам военных потерь, которыми пестрят телеграммы. Герой, рассуждая о жертвах войны и об отношении к ним общества, приходит к мысли, что, может быть, и ему придется стать участником этой не им начатой войны: он будет вынужден оставить свою прежнюю размеренную жизнь и отдать ее в руки тех, кто начал кровопролитие. «Куда ж денется твое „я“? — восклицает гаршинский герой. — Ты всем существом своим протестуешь против войны, а все-таки война заставит тебя взять на плечи ружье, идти умирать и убивать» [4, с. 40]. Его возмущает отсутствие свободного выбора в управлении своей судьбой, поэтому жертвовать он собой не готов. Основным вопросом, который задает направление мысли героя, является вопрос «Трус я или нет?». Постоянно обращаясь к своему «я» с вопросом: «Быть может, все мои возмущения против того, что все считают великим делом, исходят из страха за собственную кожу?», герой стремится подчеркнуть, что он не боится за свою жизнь: «стало быть, не смерть меня пугает…» [4, с. 43]. Тогда логичен вопрос: а что же пугает героя? Выходит, потеря права индивида на свободный выбор. Гордыня не дает ему покоя, ущемленное «я», не имеющее возможности диктовать свои правила. Отсюда все мучения героя рассказа. «Трус» не стремится анализировать социальные аспекты войны, конкретными фактами он не обладает, точнее: они его не интересуют, так как он относится к войне «непосредственным чувством, возмущенным массою пролитой крови» [4, с. 42]. Кроме того, герой рассказа не понимает, для чего послужит его смерть. Его основной аргумент в том, что не он начал войну, а значит, он не обязан прерывать течение своей жизни, даже если «истории понадобились его физические силы» [4, с. 59]. Долгие переживания героя сменяются актом отчаяния, когда он видит страдания Кузьмы, «поедаемого» гангреной. Гаршинский герой сравнивает страдания одного человека со страданиями тысяч, мучающихся на войне. Представленный автором на страницах рассказа «надрывающий душу голос» героя рассказа следует назвать гражданской скорбью, которая раскрывается в полной мере именно в период болезни Кузьмы. Следует обратить внимание на то, что Ф.М. Достоевский отрицательно относился к так называемой «гражданской скорби» и признавал единственно искренней только христианскую скорбь. Нравственные мучения гаршинского героя близки страданиям, о которых говорит Ф.М. Достоевский применительно к Н.А. Некрасову в статье «Влас»: «вы страдали не по бурлаке собственно, а, так сказать, по общебурлаке» [7, с. 33], то есть по «общечеловеку», индивиду. В финале главный герой рассказа решает идти на войну, руководствуясь мотивом «совесть мучить не будет» [4, с. 57]. Искреннего желания «доброму научиться» у него так и не возникло. Чувство гражданского долга, который уже выработан обществом, но еще не стал внутренней естественной составляющей духовно-нравственного мира человека, не дает герою уклониться от войны. Духовная смерть героя наступает раньше смерти физической, еще до отъезда на войну, когда он всех, в том числе и себя, называет «черной массой»: «Огромному неведомому тебе организму, которого ты составляешь ничтожную часть, захотелось отрезать тебя и бросить. И что можешь сделать против такого желания ты. палец от ноги. » [4, с. 59]. В душе героя понятие долга и жертвенности не стали жизненной потребностью, возможно, поэтому он и не может бороться со злом и антигуманностью. Понятие долга для него осталось отвлеченным: смешение личного долга с долгом вообще приводит героя к гибели.
Идея страдания находит иное развитие в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова», который написан уже в 1882 году. Гуманистический пафос не покидает художественное поле произведения, однако следует указать на то, что идея страдания преломляется через концепцию альтруизма. Поэтому здесь можно говорить об альтруистическом страдании как форме гуманистического страдания. Заметим, что понятие «альтруизм» было введено позитивистами (О. Конт), которые в своей этике избегали христианского понятия любви к ближнему и использовали понятие «человеколюбие» в противоположность эгоизму. Примечательно, что «человеколюбие — это любовь к человеку как таковому, как к живому существу. Оно предполагает и любовь к себе, и любовь к ближним и дальним, т.е. к подобным себе, ко всему человечеству». Однако человеколюбие «не исключает в отдельных случаях неприязненного отношения к конкретному человеку» [1, с. 34].
Перед читателем предстает уже знакомый вольноопределяющийся рядовой Иванов. Но уже с первых строк становится очевидным, что Иванов отличается от прежних героев другим отношением к войне и человеку как участнику «общего страдания». Очевидно, что решение Иванова идти воевать осознанно и взвешенно. Здесь интересно сравнить позиции героя рассказа «Трус» и героя анализируемого рассказа. Первый с особым эмоциональным напряжением говорит о том, что дома умереть легче, потому что рядом находятся близкие и родные, чего нет на войне. Другой же спокойно, утвердительно и без сожаления восклицает: «Нас влекла неведомая тайная сила: нет силы большей в человеческой жизни. Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, не страху наказания, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню — самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий» [4, с. 142]. Эта «неведомая тайная сила», в чем мы убедимся далее, есть христианская жажда самопожертвования во имя добра и справедливости, которая сплотила в едином порыве людей разных сословных групп. Понимание героем войны меняется. В начале повествования — «поступить в какой-нибудь полк» и «побывать на войне», далее — «поиспытать, посмотреть» [4, с. 151].
В изучении вышеназванных военных рассказов мы руководствовались схемой А.А. Безрукова «мучение — отчаяние — обреченность — смерть» [2, с. 144], раскрывающей гуманистическое определение страдания. В рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» данная логическая цепочка не может быть применима, так как содержание понятия «страдание» занимает пограничное положение между гуманистическим и христианским («страдание — смерть — воскресение» [2, с. 153]): отображая определенные признаки первого, оно еще в достаточной мере не несет аксиологической нагрузки второго.
Главный герой, как и герои других военных рассказов В.М. Гаршина, болезненно воспринимает жестокость человеческих поступков и зло, причиняемое войной, однако в произведении уже нет того трагического недоумения, которое характеризует рассмотренные рассказы. Война для Иванова остается общим страданием, но он все же примиряется с ее неизбежностью. Он, позволим себе утверждать, лишен индивидуализма либо эгоцентризма, что служит убедительным доказательством глубинного духовно-нравственного роста гаршиновского героя от рассказа к рассказу. Его мыслями и поступками теперь руководит осознанное желание быть частью потока, который не знает препятствий и который «все сломит, все исковеркает и все уничтожит» [4, с. 169]. Героя охватывает чувство единения с народом, способным самоотверженно идти вперед и подвергать себя опасности ради свободы и справедливости. К этому народу Иванов проникается большой симпатией и вместе с ним самоотверженно переносит все невзгоды. Под влиянием этой «бессознательной» силы герой как бы «отрешается» от своего «я» и растворяется в живой человеческой массе. Идея страдания в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» предстает как осознанная необходимость самопожертвования. Иванов, вставший на высокую ступень духовно-нравственного развития, стремится к самопожертвованию, но понимает это как акт человеколюбия, акт долга человека, борющегося за права себе подобных. Ему открывается война другая. Она, конечно, приносит те же страдания, что и любая война. Однако страдания, собственные и чужие, заставляют героя задуматься о смысле жизни человека. Надо отметить, что эти размышления носят в большей степени отвлеченный характер, и все же сам факт наличия идеи самопожертвования говорит о духовном росте рядового Иванова по сравнению с предыдущими героями.
Библиографический список:
1. Балашов Л. Е. Тезисы о гуманизме // Здравый смысл. — 1999/2000. — № 14. — С. 30–36.
2. Безруков А.А. Возвращение к православности и категория страдания в русской классике XIX века: Монография. — М.: Издательство РГСУ, 2005. — 340 с.
3. Боханов А.Н. Русская идея. От Владимира Святого до наших дней / А.Н. Боханов. — М.: Вече, 2005. — 400 с.: ил. (Великая Россия).
4. Гаршин В.М. Красный цветок: Рассказы. Сказки. Стихотворения. Очерки. — М.: Эксмо, 2008. — 480 с. Далее цитируется с указанием страницы.
5. Гаршин В.М. Полн. собр. соч. — Т. 3. — М.-Л.: Academia, 1934. — 569 с.
6. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. — Л.: Наука, 1972–1990. Т. 24.
7. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. — Л.: Наука, 1972–1990. Т. 21.
8. Перевезенцев С. Смысл русской истории. — М.: Вече, 2004. — 496 с.
9. Селезнев Ю. Глазами народа // Селезнев Ю. Златая цепь. — М.: Современник, 1985. — 415 с. — С. 45–74.
10. Философский энциклопедический словарь. Гл. ред. Ильичев Л.Ф., Федосеев П.Н. и др. — М.: Советская энциклопедия, 1983. — 836 с.
Военная тема в творчестве В.М. Гаршина
Развёрнутый план урока
Г лавная особенность Гаршина в изображении армии и войны – правдивое, насыщенное точными подробностями – батальными, бытовыми, психологическими – воспроизведение действительности. Его рассказы «Четыре дня», «Трус», «Из воспоминаний рядового Иванова», очерк «Аясларское дело», рисующие события русско-турецкой войны, отличаются непререкаемой достоверностью.
В основу военных рассказов Гаршина легли собственные жизненные впечатления автора. Гаршин был рядовым в армии, испытал на себе все тяготы солдатской жизни, участвовал в боях, был ранен. Вот что рождало достоверность изображения им армейской жизни. Столь правдивое – свободное от штампов, от риторики – описание армии и войны требует художественной смелости, изощрённого мастерства. Писать правду о войне – это не только нравственное требование, но и трудная художественная задача. В решении её Гаршин опирался на новаторские завоевания Л.Толстого, реализованные в «Севастопольских рассказах».
“Герой. моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который был, есть и будет прекрасен, – правда”, – писал молодой Толстой в рассказе «Севастополь в мае». Таково было творческое кредо Толстого. Но “рассказывать правду очень трудно”, утверждал Толстой в «Войне и мире». Мысль эта раскрывается и конкретизируется писателем в том эпизоде романа, когда Николай Ростов рассказывает о своём участии в Шенграбенском сражении. Ростов “был правдивый молодой человек, – пишет Толстой. – Он начал рассказывать с намерением рассказать, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешёл в неправду”. Следуя сложившимся и укоренившимся представлениям, Ростов стал говорить то, что от него ожидали слушатели: “как он горел, как в огне. как бурею налетал на каре, как врубался в него. и тому подобное”. Рассказу Ростова Толстой противопоставил своё собственное изображение того, что на самом деле было с героем во время Шенграбенского сражения. Толстовский метод “остранения” (как назвал его В.Шкловский) использует в своём творчестве и Гаршин.
И зображение тяжёлых будней военной жизни, скудного армейского быта, грязи и крови в произведениях Гаршина тоже ориентировано на традиции Толстого, показывавшего войну “не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знамёнами и гарцующими генералами, а. в настоящем её выражении: – в крови, в страданиях, в смерти” («Севастополь в декабре месяце»). Гаршин в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» описывает, как солдаты в жару совершают пятидесятивёрстные переходы, как “человек без памяти валится на пыльную и жёсткую дорогу”, как из вычерпанных уже колодцев солдатам достаётся “только глинистая жидкость, скорее грязь, чем вода”, описывает марши во время непрерывных дождей, когда “на ногах комья грязи. на ночлег приходится укладываться прямо в грязь”. В рассказе «Трус» есть сцена: “. грязь такая, что орудия и повозки уходили в неё по оси. до того дошло, что лошади не берут: прицепили канаты, поехали на людях”.
Толстовская традиция сказывается у Гаршина и в описаниях гибели человека на войне. Смерть, кровавая и страшная, становится будничной, как бы частью быта. Так она изображена у Толстого в «Севастопольских рассказах». Подобным же образом описаны у Гаршина убийство турецкого солдата в рассказе «Четыре дня», гибель солдата в очерке «Аясларское дело», смерть героя-рассказчика в «Трусе».
Передавая душевное состояние человека во время боя, раскрывая мысли и чувства раненого, умирающего (с большой художественной силой это сделано им в рассказе «Четыре дня»), Гаршин опирается на художественный опыт Толстого, который ещё в «Севастопольских рассказах» с поразительной правдивостью раскрыл душевное состояние Праскухина, Володи Козельцова в момент гибели, Михайлова в момент ранения.
Рисуя русского солдата, Гаршин вслед за Толстым раскрывает прекрасные черты человека из народа, которые проявляются и в буднях армейской жизни, и на поле боя. Таковы у него, например, дядя Житков и молодой солдат Фёдоров в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова».
П родолжая толстовские традиции, Гаршин не следует великому предшественнику как копиист. Гаршин был участником иной, чем Толстой, войны, у него свой собственный взгляд на происходящее. В рассказах Гаршина звучит не только осуждение бесчеловечной, кровавой природы войны, он сосредоточен на изображении самого процесса осознания героем жестокой бессмысленности смертоубийства и взаимного истребления. В рассказе «Четыре дня» Гаршин показывает, как человек, движимый благородным порывом, добровольно отправившийся в действующую армию, начинает понимать весь ужас происходящего. “Неужели я бросил всё милое, дорогое, шёл сюда тысячевёрстным походом, голодал. мучился от зноя; неужели, наконец, я лежу теперь в этих муках – только ради того, чтобы этот несчастный перестал жить”, – думает герой рассказа, глядя на убитого им турецкого солдата.
Ужасаясь кровавому зверству войны, герой Гаршина приходит к осознанию своей ответственности как участника злодейства. “Это сделал я. Я не хотел этого. Я не хотел зла никому, когда шёл драться. Мысль о том, что и мне придётся убивать людей, как-то уходила от меня. Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули. Чем я виноват. Убийство, убийца. И кто же? Я!” – думает герой Гаршина.
Вопросу об ответственности человека за всё, что происходит вокруг него, за всё зло и несправедливости в мире, вопросу, который был для лучших людей гаршинского поколения больным и необычайно острым, посвящены рассказы «Красный цветок» и «Художники», но он явственно звучит и в его военных рассказах.
Одна из особенностей художественной манеры Гаршина заключается в мастерском использовании приёма, который в кино называют “крупным планом”. Герой рассказа «Четыре дня» – раненый солдат, оставленный на поле боя; он страдает от боли, изнывает от мучительной жажды, теряет надежду на спасение, впадает в забытьё. То, что происходит с ним, мы видим во всех подробностях, знаем всё, что он чувствует. “. Скоро конец. Только в газетах останется несколько строк, что, мол, потери наши незначительны: ранено столько-то; убит рядовой. Иванов, нет, и фамилии не напишут; просто скажут убит один”, – думает умирающий. На этом контрасте бездушной цифры официального сообщения и страданий реального человека, свидетелями которых оказываются читатели, построен рассказ «Трус».
В военных рассказах Гаршина крупным планом – так что читатель может себя представить на месте героя – изображён один конкретный человек перед лицом смерти. Протест Гаршина против войны носит не абстрактный, общий характер (как, скажем, у Верещагина в картине «Апофеоз войны», где изображена груда черепов), писатель утверждает непреходящую ценность каждой человеческой жизни.
Рассказ «Четыре дня» представляет собой внутренний монолог героя, фиксирующего всё, что с ним происходит. Но тяжело раненный, то и дело впадающий в забытьё человек вряд ли способен воспринимать и точно передавать все свои лихорадочно сменяющиеся ощущения и мысли. С точки зрения канонов классического реалистического повествования это выглядит немотивированным. Гаршин, прибегая к условности, опережал искусство своего времени. Подобного рода условность станет привычной позднее, в литературе XX века. Гаршин же увидел в ней возможность выразить ту высшую правду, которая ошеломила его первых читателей.
Творчество Гаршина оказало воздействие на развитие армейской и военной темы в русской литературе. Влияние его сказалось в повести А.Куприна «Поединок». В ней получили развитие некоторые мотивы, прозвучавшие у Гаршина: разложение в офицерской среде, безделье, пьянство, жестокое отношение офицеров к солдатам, бессмысленная муштра, отупляющие занятия “словесностью”. Образ денщика Никиты в рассказе Гаршина «Денщик и офицер» был предтечей образа солдата Хлебникова в повести Куприна. Уровень нравственности героя у Гаршина определяется его отношением к солдатам. И в этом Куприн тоже следует за Гаршиным. Становление личности Ромашова в «Поединке», обретение им верных нравственных ориентиров происходит в связи с тем, что герой повести начинает понимать солдат, близко к сердцу принимает судьбу Хлебникова. Наконец, у Куприна, как и у Гаршина, жизнь армии не представлена как нечто обособленное от жизни страны и народа – она отражает состояние русского общества той поры.
В русской прозе о Великой Отечественной войне господствующими были толстовские традиции. Но в ней нашли отклик и некоторые характерные для Гаршина мотивы и художественные решения. Официозная советская критика вела целенаправленную борьбу с “окопной правдой” в литературе о войне, утверждая в качестве идеологического и эстетического канона лакировку действительности и ложную романтизацию. “Окопная правда”, восходящая к изображению войны Гаршиным, оказалась родовым признаком самых талантливых произведений о войне В.Некрасова, В.Быкова, Г.Бакланова, Э.Казакевича, В.Астафьева, В.Кондратьева и других писателей-фронтовиков. Это была суровая правда о кровавых буднях войны, о народной беде и народном мужестве. И, как у Гаршина, героем этих произведений был человек с высокой ответственностью за всё, что происходит вокруг него, задающий себе трудные вопросы, верящий в торжество справедливости и человечности.