Голубое сало – краткое содержание романа Сорокина (сюжет произведения)

Владимир Сорокин – Голубое Сало

Владимир Сорокин – Голубое Сало краткое содержание

Голубое Сало читать онлайн бесплатно

Китайские слова и выражения, употребляемые в тексте
Другие слова и выражения

– Взгляните! – воскликнул Пантагрюэль. – Вот вам несколько штук, еще не оттаявших.

И он бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на драже, переливающихся разными цветами. Здесь были красные, зеленые, лазуревые и золотые. В наших руках они согревались и таяли как снег, и тогда мы их действительно слышали, но не понимали, так как это был какой-то варварский язык…

…Мне захотелось сохранить несколько неприличных слов в масле или переложив соломой, как сохраняют снег и лед.

Франсуа Рабле«Гаргантюа и Пантагрюэль»

В мире больше идолов, чем реальных вещей; это мой «злой взгляд» на мир, мое «злое ухо»…

Фридрих Ницше«Сумерки идолов, или как философствуют молотом»

Привет, mon petit.

Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ. Вспоминать тебя – адское дело, рипс лаовай, это тяжело в прямом смысле слова.

И опасно: для снов, для L-гармонии, для протоплазмы, для скандхи, для моего V 2.

Еще в Сиднее, когда садился в траффик, начал вспоминать . Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно «монах», твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот; поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ.

Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши, плюс твой гнойный минус-позит.

Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу которой ты гадишь и мочишься.

Да. Несмотря на врожденный Stolz 6, твоему ДРУГУ тяжело без тебя. Без локтей, гаовань, колец. Без финального крика и заячьего писка:

Рипс, я высушу тебя. Когда-нибудь? ОК. Топ-директ.

Писать письма в наше время – страшное занятие. Но ты знаком с условиями. Здесь запрещены все средства связи, кроме голубиной почты. Мелькают пакеты в зеленой W-бумаге. Их запечатывают сургучом . Хорошее слово, рипс нимада?

АЭРОСАНИ – тоже неплохое, На них меня жевали шесть часов от Ачинска. Этот дизель ревел как твой клон-файтер. Мы неслись по очень белому снегу .

«Восток-Сибирь большая», – как говорит Фань Мо.

И здесь все по-прежнему, как в V или XX веке. Восточные сибиряки говорят на старом русском с примесью китайского, но больше любят молчать или смеяться. Много якутов. Из Ачинска выехали на рассвете. Аэросани вел молчаливый «белый жетон», зато штурман-якут в форме мичмана хохотал всю дорогу, как наш фокусник Лао. Типичный представитель своего бодрого, L-гармоничного народа. Якуты здесь предпочитают мягкие зубы, одеваются в живородящую ткань китайского производства и активно пробируют мультисекс: 3 плюс Каролина, STAROSEX и ESSENSEX.

За шесть часов от этого куайхожэнь я узнал, что:

1. Любимое блюдо якутов – оленина в вороньем соку (из живой вороны среднего размера выжимается сок, в который кладут оленью вырезку, немного морской соли, ягеля, и все тушится в котле до плюс-директа. Пробируем через 7 месяцев?).

2. Любимая секс-поза якутов – на четырех точках опоры.

3. Любимый сенсор-фильм – «Сон в красном тереме» (с Фэй Та, помнишь ее фиолетовый халат и запах , когда она входит с улиткой на руке и ворохом мокрых кувшинок?).

4. Любимый анекдот (старый, как вечная мерзлота): обустройство туалета в Якутии. Две палки – одна замерзшее . от ануса отковыривать, другая – от волков отбиваться. Топ-директный юмор. А?

Хотя, когда я после шести часов вылезал из сиденья, мне было не до смеха.

ПРОСТАТА. Фиолетовый контур в глазах. Минус-позит. Бад-кан сер-по. Творожистое настроение.

Только ты поймешь меня, гадкий лянмяньпай.

Место моего семимесячного пребывания весьма странное. GENLABI-18 спрятана между двух громадных сопок, напоминающих ягодицы.

Во всем намек, рипс нимада та бень.

Сопки покрыты редколесьем: лиственницы, елки. Меня встретил полковник – квадратный, L-невменяемый мачо с мутным взглядом и директ-вопросом: КАК ДОЕХАЛИ? Ответил честно: минус-робо. Этот пень тань ша гуа был разочарован. Когда спустились в бункер, я совсем потерял чувство времени: GENLABI-18 размещена в бывшем КП ПВО. Глубокое заложение. Армированный бетон эпохи совкома. Полвека назад здесь днем нажимали на кнопки, а ночами мастурбировали советские ракетчики.

Счастливые: у них хотя бы были объекты мастурбации – TV и CD.

Здесь же нет даже сенсор-радио. Verbotten: весь медиальный плюс-гемайн. Вся аппаратура на сверхпроводниках третьего поколения. Которые? Да. Не оставляют S-трэшей в магнитных полях.

Соответственно – не фиксируемы ничем,

Ну и: температура в аппаратной –28°C. Не плохо, рипс лаовай? Там работают в костюматорах .

Счастье, что я не оператор и не генетик. Плюс-плюс-счастье, что доехал мой чемодан с «Чжуд-ши», а значит – с моей L-гармонией.

Надеюсь, все будет лин жэнь маньи-ди, и я за эти семь месяцев не превращусь в крота-альбиноса с розовой простатой.

And so, нежная сволочь моя, пошел обратный отсчет времени. 7 месяцев в компании. 32 «белых жетона», 1 полковник, 3 лейтенанта-оператора, 4 генетика, 2 медика, 1 термодинамик. Плюс нежноизвестный тебе логостимулятор. И это в с е на 600 верст.

Таков наш дахуй, как говорят за Великой Китайской Стеной.

Погода: –12°C, ветер с левой сопки. Какие-то белые птицы на лиственнице. Рябчики? Бывают белые рябчики, поросенок? A propos, ты совсем равнодушен к Природе. Что в принципе не правильно. И минус-активно.

Пожелай мне не створожиться здесь от тоски, obo-robo и мороза.

Сегодня на ночь – прижигание по-старому , плюс жир ящерицы да-бйид. Масло ба-сам доехало, слава Космосу. «Пять хороших» тоже целы. Вспомнил; «Жажда, совокупление, бессонница, хождение, сидение, переживания – все, что может вызвать волнение мочи, запрещается». Жаль, ночью некому будет подержать кувшин.

Посмотрим, что здесь едят. Bear’s hug, мой узкобедрый ханкун мудень. Целую тебя в ЗВЕЗДЫ.

Boris.

Нинь хао, сухой мотылек.

Гнилые сутки форберайтена миновали. Устал просить и командовать. Несмотря на то, что почти все «белые жетоны» – сверхсрочники, у них вместо мозга протеиновая пульпа для инкубаций.

Вчера на рассвете приползла гора аппаратуры. Слава Космосу, моя часть встала не в аппаратной, а в B-гидропоник. Не надо будет переодеваться и потеть. В общем – все начинается, рипс нимада. Твой теплый Boris неплохо устроился в этой бетонной чжи-чан. Моя каюта во втором конце. Так что стон биотеплиц не доносится. Это минус-директный звук, всегда раздражавший меня во всех командировках .

Познакомился со всеми. Генетики: Бочвар – краснощекий словообильный русак с дюжиной мармолоновых пластин вокруг губ, Витте – серый немец, Карпенкофф Марта – корпулентная дама с прошлым TEO-амазонки, любит: клон-лошадей, old-gero-techno, аэрослалом и разговоры о М-балансе. Фань Фэй – бодрый шанхаец твоего возраста. Блестяще говорит на старом и новом русском. Видно, что большой чжуаньмыньцзя в генинже хорошо ходит (коэффициент L-гармонии походки более 60 единиц по шкале Шнайдера). С ним говорили о засилии китайских блокбастеров. Ему плевать на тудин, конечно.

Медики: Андрей Романович, Наталья Бок. Белые клон-крысы из вонючего GENMEO. Общаться с ними – тяжелый фарш . Зато термодинамик Агвидор Харитон – симпатичный, плюс-директный шаонянь. Он потомок академика Харитона, который делал для Сталина H-bomb. В наш бетонный анус его занесла не жажда денег (как твоего мягкого друга), а SEX-БЭНХУЙ: он, solidный мультисексер со стажем, расстался с двумя своими нежными поршнями и с горя напросился в командировку .

Кто в этой дыре зарядит его дуплетом? Не сверхсрочники же, рипс лаовай. Сам любит: полуспортивные флаеры пятого поколения, Гималаи, пожилых мужчин-математиков, вишневые сигары и шахматы. Сыграем вечером.

Все военные, включая операторов, – тотально неинтересны. Жилистые амплифаеры. Они пользуют старый русмат, который я не перевариваю даже под северным соусом.

Голубое сало – краткое содержание романа Сорокина (сюжет произведения)

Роман Владимира Сорокина — модный в этом сезоне. Вокруг него шум в Интернете, его рецензируют ежедневные общеполитические газеты (вплоть до железнодорожного “Гудка”). Среди тех, кто решил высказаться, равнодушных нет — или “за”, или “против”. Кажется, что критики читали разные книги.

Владимир Сорокин
в поисках утраченного времени

Владимир Сорокин написал бестселлер. Экспериментируя с разными стилями и жанрами литературы — от рассказа до киносценария, но никогда не выходя за рамки именно экспериментального текста, он, видимо (мне хочется предположить наличие за авторским жестом некоего рационального подхода), решил попробовать себя в жанре бестселлера (не секрет, что бестселлер — это отнюдь не только удачный текст, но текст, отвечающий вполне определенным законам). Возможно, это удалось.

В свое время чем-то схожие с Сорокиным по своему тяготению к андеграунду 60-х — Саша Соколов и Э. Лимонов тоже писали “бестселлеры” — “Палисандрию” и “Палача”, каждый используя для этой цели свои излюбленные приемы (безумную монологичность первый и натурализм сексуальных описаний второй) и руководствуясь при этом не столько эстетическими, сколько прагматическими целями — добиться коммерческого успеха и тем самым закрепиться на иноязычном рынке. Популярными их тексты не стали. При чтении “Голубого сала” не оставляет чувство сознательной переклички Сорокиным с названными выше романами, особенно с “Палисандрией” (впрочем, эротические натуралистические описания, которыми изобилуют страницы “Голубого сала”, отсылают нас к лимоновской неврастении столь же обоснованно). Во всяком случае, уже второе издание сорокинского “Сала” говорит о том, что его попытка оказалась успешной. Соединив любимый тинейджерами жанр “фэнтези” с порнографическими описаниями (опять же отсылая нас к юношеским фобиям) и конкретными биографиями исторических персонажей от Сталина до Ахматовой и Пастернака (дань моде на документальную прозу), Сорокин тем самым создал вполне читабельное произведение, рассчитанное как на существование в среде массовой культуры, так и в среде филологического читателя, для которого сознательные отсылки автора к литературному контексту уже достаточный повод для анализа и взаимной рефлексии.

Напомню, что все предыдущие книги Сорокина (за исключением двухтомного Собрания сочинений, выпущенного издательством “Ad Margenеm”) выходили в России крошечными тиражами в 1—2 тысячи экземпляров, а большая часть тиража первого сборника рассказов писателя и вовсе была уничтожена.

Итак, перед нами “бестселлер”. Однако автор выбрал не безошибочный жанр “детектива” или женского “розового” романа (что, впрочем, в изложении Сорокина было бы прочитать не менее увлекательно, чем в изложении Ерофеева, я имею в виду его “Русскую красавицу”), а скорее историко-фантастический роман-приключение, сюжет которого утяжелен (или украшен) изысканной любовной историей. Эта история, имеющая форму любовной переписки, служит прологом и эпилогом книги, и ее необычность отчасти в том, что она — дань нынешней моде на переверсивный характер взаимоотношений: “Привет, mon petit. Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ…Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно “монах”, твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот: поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ”. По интонации эта любовная переписка нас напрямую отсылает к Сэй-Сёнагон и ее “Запискам у изголовья” (или даже к фильму Гринуэя, более массовому варианту прочтения известной книги, инкрустированному гомосексуальными сценами). И даже изысканное и вполне бессмысленное использование выдуманной специально для этого текста лексики (“Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши плюс твой гнойный минус-позит…Несмотря на твой врожденный S tolz 6…” и т.п.) есть не что иное, как замена белоснежных пионов и алой шелковой одежды, которой любовалась Cэй-Сёнагон, объектами любования или восхищения (кодовой символикой) из некоего будущего, в котором происходит основное действие романа.

Вкладывая, как в русской матрешке, один сказочный сюжет в другой, Сорокин создает причудливую повествовательную канву, с трудом передающуюся пересказу. И все же без такого пересказа обойтись практически невозможно.

В две тысячи каком-то году в Сибири группа ученых выводит клонов известных писателей — Толстого, Достоевского, Платонова, Набокова и др., чтобы с помощью “этих тварей”, как пишет Сорокин, сублимировать создание “голубого сала” — нового вещества, откладываемого клонами. Когда процесс удается, полученное сало похищают представители “секты сибирских землеёбов, сбежавших от цивилизации в 2068 году, чтобы е…ать сибирскую землю” (мать-сыра земля становится для них желанной женой, совокупления с которой составляют смысл их существования, — одна из многочисленных аллюзий на современную ситуацию). С помощью капсулы времени землеёбы посылают голубое сало в 1954 год товарищу Сталину, который вместе со своим любовником Никитой Хрущевым похищают его у советского народа и других членов Политбюро, чтобы позже, уже в компании Гиммлера и Гитлера, сделав себе инъекцию препарата, стать вечными. Это фабула.

Но расцвеченная автором ткань произведения, его гротеск трансформируют привычные образы — Сталин в романе становится черноволосым красавцем наркоманом, совокупляющимся со столь же красивым худощавым и горбатым садистом графом Никитой Хрущевым. Ахматова (у Сорокина — ААА) описывается грязной опустившейся беременной старухой, рожающей в прямом смысле “черное матовое, меньше куриного, яйцо” своего творческого наследия, съедаемое рыжим мальчиком Иосифом “с отвратительным красным лицом”, ставшим таким образом ее восприемником…

Сорокин достаточно подробно выстраивает все сцены своего романа, который начинается с подробного описания (в форме писем некоему любовнику) истории выведения в инкубационных условиях клонов писателей:

“Объектов семь: Толстой-4, Чехов-3, Набоков-7, Пастернак-1, Достоевский-2, Ахматова-2 и Платонов-4”. Цифры означают ту или иную модификацию клона. “Второй RK Анны Андреевны Ахматовой. Инкубирована в ГЕНРОСМОБе. Первая попытка — 51% соответствия, вторая — 88%. Объект внешне полностью соответствует оригиналу возраста 23 года. Выращен за 1 год 11 месяцев. Сильная патология внутренних органов: практически все смещены и недоразвиты. Сердце искусственное, печень свиная… Издает частые гортанные звуки, нюхает правое плечо и предметы. В камере: лежанка эбонитовая (Южная Африка, 1900), светящийся шар свободного парения. Erregen-объект — кости неандертальца мужского пола, залитые жидким стеклом”.

Продуктом эксперимента становится написание клонами текстов, отвечающих стилистике их прообразов. Выглядит это вполне пародийно, к чему, впрочем, автор и стремится. То есть перед нами игра в литературные персонажи, которые узнаваемы, а потому отношение к которым пока еще не свободно от пиетета (или уважения), которое к ним испытывают читатели. Я процитировал абзац о клоне Ахматовой, поскольку Сорокин также неравнодушен к образу поэтессы (сумевшей в отличие от многих своих современников вполне сознательно сформировать, а позже и отредактировать миф о самой себе, строящийся на не противоречащих друг другу воспоминаниях) и в дальнейшем сознательно играет с этим литературным образом, как бы перенимая эстафетную палочку от самой писательницы.

“Когда серебристо-черный сталинский “Роллс-Ройс” в сопровождении двух “ЗИМов” охраны выехал из Спасских ворот, толстая женщина в лохмотьях кинулась наперерез кортежу с диким криком. В руках охранников появилось оружие.

— Не стрелять! — приказал Сталин. — Это ААА. Останови.

— Раздави! Растопчи! Кишки мои на шины намотай! Кровищу мою гнилую в радиатор залей! Ровней понесет тебя конь твой стальной! — вопила толстуха, падая на колени.

Широкое круглое, с перебитым носом лицо ее было плоским, маленькие глазки сияли безумием; из-под бесформенных мокрых губ торчали мелкие гнилые зубы; невероятные лохмотья висели на приземистом, уродливо расширяющемся книзу теле; седые грязные волосы выбивались из-под рваного шерстяного платка; босые ноги были черны от грязи”.

Ахматова, Пастернак, Мандельштам — эти поэты столь трепетно любимы шестидесятниками, что Сорокину доставляет особый интерес в своем романе-коллаже использовать имена и образы именно этих писателей, пытаясь на сложном материале доказать свое право жонглировать литературными авторитетами и биографиями, делая их составной частью другого беллетризованного текста.

Столь же вольно и с размахом описана автором сталинская Москва, населенная пародиями (фактически клонами, созданными фантазией писателя) на Сталина и все его окружение. (Литература — есть фантазия, создание “из сора” бытовых деталей и реальных описаний иной действительности, то есть фактически по Сорокину — клонирование. Если поэт переосмысливает быт и исторические события, то почему материалом для таких “переосмыслений” не могут стать конкретные люди, те же поэты? “Алмазный венец” Катаева или “Сумасшедший корабль” Ольги Форш — ведь тоже не что иное, как лишь “фантазии” на тему реальных воспоминаний. И в этом смысле реальная игра в конкретных писателей более увлекательна, чем робкое присваивание им зашифрованных анаграмм. Так что Сорокин не более чем продолжатель дела Катаева. И все те дикости, которые совершают в “Голубом сале” люди из окружения Сталина — сыновья Яков и Василий, наряженные в кружевные платья, в образе трансвеститов, соблазняющих в ресторане “Метрополь” немецких офицеров и испанского дипломата, его дочь, раздевающая охранников и изнасилованная Гитлером, жена, спящая с Пастернаком, да и сам Сталин, совокупляющийся с графом Хрущевым… — все это не что иное, как зеркало эпохи, страны, с верой принимавшей любые измышления по поводу “предательств” бывших своих героев.)

Фактически В. Сорокин написал роман — как объяснение в любви к русской словесности. Он инкрустирует текст пародиями на произведения писателей, вполне беспомощными, но как бы выявляющими механизм их письма (эти тексты по сюжету пишут созданные “твари” — клоны любимых им самим писателей); откровенно отсылает нас к фабулам и образам “Палисандрии” Саши Соколова, “Альтиста Данилова” Владимира Орлова, романов Стругацких; да и героями самого романа становятся многие литераторы. То есть Сорокин сознательно “творит” новую реальность из узнаваемого и знакомого материала. (Кроме Белки, Женьки, Роберта и Андрюхи, всплывает в повествовании “лианозовская шпана”, грязный бандит Оська и проч. и проч.) Разрушая клишированные уже образы, он создает не менее запоминающиеся и яркие новые клише.

Читая роман, мы по-прежнему невольно любуемся тем старанием, с которым Сорокин наполняет текст излюбленной им низовой лексикой (“фекальной прозой” назвал его романы один из критиков), и образностью, также становящейся чем-то вроде условности, с которой приходится смириться, описаниями всевозможных инцестов и сексуальных извращений (так, кульминацией отношений Сталина с Хрущевым становится совместное поедание ими фондю — кусочков мяса, обжариваемых в масле самими участниками трапезы, — сделанного из тела только что убитого и расчлененного Хрущевым юноши-охранника).

Как романтичный влюбленный мальчик, Сорокин откровенно вожделеет отечественную словесность и “фекальная” лексика возбуждает его, как подростка возбуждает подсмотренная нагота. Как писатель, он полагает раздражить этими способами читателей, но эмоциональная доминанта в современном обществе давно уже находится в иной плоскости (именно поэтому Сорокин похож на романтика). Вынесенные им из детства фобии и запреты, которые обычно формируют художника, сегодня уже существенно другие. Молодежь уже не реагирует на все эти перверсивные темы как на недавно запрещенные, а потому возбуждающие (подглядывать через замочную скважину за совокуплением соседей по коммунальной квартире сегодня уже не так актуально, как в пору детства писателя Сорокина), и поэтому роман этот воспринимается скорее как попытка автора разговаривать с самим собой, выяснять отношения с собственным литературным пантеоном, с собственной латентной гомосексуальностью и психологическими травмами. И потому “Голубое сало” — книга грустная и откровенно автобиографическая. Это не Анна Ахматова

сумасшедшей старухой кружится по Лубянской площади — это Сорокин рожает черное яйцо, чтобы передать его другому поколению.

Гармоничность построенного автором мира напоминает поэзию (и не только потому, что именно поэты становятся прототипами героев романа). Сопроводив книгу словарем китайских слов и выражений, употребляемых в тексте (типа “табень”, “чжи-чан”, “шаоняняь” или “тюрить сухие отношения”), и используя в качестве таковых придуманные созвучия, накручивая одно сложно-придаточное предложение за другим, Сорокин повторяет в стилистике своей прозы сюжетный концепт романа и, как в спячку, пытается погрузить читателя в убаюкивающее пространство любовных эмоций. Но пространство это вызывает лишь жалость и чувство тревоги.

Существенная деталь — от всей цивилизации России, переродившейся (по Сорокину) к концу следующего века в страну сплошных “землеёбов” — единственно ценным, способным на производство вечного продукта (голубого сала), оказывается лишь литература. Это ли не сказка и не утопия.

Владимир Сорокин . Голубое сало. Роман. — М.: “Ad Marginеm”, 1999.

СТРАШНЫЙ СОН. О романе Владимира Сорокина “Голубое сало”

Сибирь, первая половина XXI века, строго засекреченная лаборатория. В ней работают филоги-биологи, говорящие на почти непонятной смеси русского и китайского языков (в помощь читателю прикладывается словарь). В подземных бункерах они проводят изуверский эксперимент – военные литературоведы выращивают клонов великих русских писателей. Воскрешенные садистской генетикой авторы пишут новые сочинения (образцы прилагаются). В процессе письма в их телах накапливается таинственная субстанция – голубое сало, за которым охотятся члены секретного ордена или братства. . .

Все эти события составляют только первую треть нового романа Владимира Сорокина “Голубое сало”. Не удивительно, что первый тираж книги, выпущенной эзотерическим издательством “Ад Маргинем”, разошелся в считанные дни.

От романа Сорокина невозможно оторваться – даже когда хочется. А это, как всегда с его вещами, рано или поздно случается почти с каждым. Знаменитый своим эпатажем Сорокин – автор не для всех читателей. Тем удивительней, что их становится все больше. Сорокин постепенно приучил аудиторию считаться со своей небрезгливой поэтикой. Одни – ученые слависты всех стран и народов – читают новый роман ради диссертации “Категорический императив Канта и фекальная проблематика Владимира Сорокина” (название подлинное). Другие – необремененные степенями – ищут в книге те эмоциональные переживания, что вызывают американские горки: сладкий ужас у “бездны мрачной на краю”. Третьи ревниво сравнивают успехи “Голубого сала” с другим русским бестселлером – романом Пелевина “Generation П”.

Я не только сочувствую первым и вторым, но и разделяю азарт третьих. Мне тоже самым интересным в сегодняшней литературе кажется соперничество Пелевина с Сорокиным.

Месяц назад, когда я был в Москве, это заочное соревнование предстало перед моими глазами самым наглядным образом. В книжном магазине на Тверской лежали сложенные плашмя бестселлеры – Маринина, Тополь, “Шестерки умирают первыми”. Вершину пирамиды делили два стоящих спиной к спине томика – “Generation П” и “Голубое сало”. Они будто проросли сквозь отечественные лубки. Оправданность этой книготорговой метафоры в том, что оба писателя работают с популярными жанрами, используя их в качестве гумуса для своей поэтики.

Как бы ужасны ни были гримасы свободного книжного рынка России, насаждаемая им массовая культура НЕ МОЖЕТ помешать по-настоящему талантливому писателю. Масскульт не губит искусство, напротив, он постоянно подпитывает его.

На этой дорогой мне мысли я хочу остановиться – хотя бы потому, что не устаю ее повторять с самого начала перестройки. Чтобы объясниться покороче, мне придется процитировать самого себя.

Массовое искусство – это творческая протоплазма. Здесь кипит анонимная и универсальная фольклорнаяљстихия, рождающая жанровые формы. Художник приходит на все готовое. Осваивая чужие формы, он конечно, их разрушает, перекраивает, ломает, но обойтись без них не может. Форму вообще нельзя выдумать, она является в гуще народной жизни как архетип национальной или даже донациональной жизни. Скудость и однообразие советского искусства объяснялись не только идеологическим диктатом (отнюдь не новость в мировой истории), но и отсутствием рынка, свободного выбора, обратной связи, без которой сложилась искореженная и порочная картина массовой культуры.

Между тем, опыт XX столетия – века массового общества – показал, что его ведущими и наиболее популярными в России авторами стали те, кто сумел оседлать жанры поп-культуры, приспособив их поэтику к своим целям. Так работал Борхес, превративший детектив а орудие метафизики. Так писал Набоков, скрестивший эротику с высокой иронией. Так писал Лем, сделавший из научной фантастики теологию. Так пишет Умберто Эко, переодевший семиотику в приключенческий роман. Так пишет – если это устаревшее слово еще подходит для гипертекстов – Милорад Павич, которому удалось соединить гносеологическую фантасмагорию с мыльной оперой. Вот тот контекст, в котором следует рассматривать книги Пелевина и Сорокина.

Помимо общих тактических приемов их сближают и стратегические установки: во-первых, интегрировать советское прошлое в постсоветское настоящее, во-вторых, вернуть сюжетность в литературу и в-третьих, создать адекватную этим задачам повествовательную ткань. Последнее важнее всего. Литературная ткань обоих писателей сродни сну – она соткана из того же материала, что сновидение. Окутывая мягкой паутиной брутальный жанр боевика, она меняет его свойства. Простодушное правдоподобие вагонной прозы оборачивается сюрреалистической выразительностью и абсурдистской многозначительностью. Ставший сном боевик возвращается в литературу, умудрившись не растерять своих поклонников.

Пелевин и Сорокин рассказывают своим читателям непохожие сны. У Пелевина они ясновидческие. Во всех своих сочинениях он развивает двоящуюся тему – иллюзорность действительности и действительность иллюзии. На этой философской почве хорошо растет ветвистый лес его вымысла. Любимая Пелевиным пустота – зерно произвола: ведь даже из отсутствующей точки можно провести любое количество лучей. Поэтому сюжет у Пелевина всегда кажется равноудаленным от несуществующей реальности. (Неудача его последнего романа объясняется как раз тем, что книга слишком тесно “прилипла” к окружающему). Отчужденность от всякой жизни, включая и собственную, конечно связана с буддизмом писателя. Именно буддистское мировоззрение придает пелевинским сновидениям характер покойный, умозрительный и оптимистический: и автор, и читатель знают, что все кончится хорошо, потому что ничего и не начиналось.

Сорокин – дело другое. Гностик по убеждению и сектант по темпераменту, он способен видеть только страшные сны. Если Пелевин отрицает существование реальности, то Сорокин считает ее недоступной. Тема Пелевина – неразличение сна и яви. Сорокина волнует невозможность пробуждения.

В каждой книге он исследует парализованный мир, в котором сюжет никуда не ведет. Ведь что бы мы ни делали во сне, явь от этого не изменится. Мы живем во сне, страдая от того, что нам не во что проснуться. Нам недоступна истинная действительность, а ту, что есть, щадить не стоит. В этой цепочке силлогизмов – и источник, и оправдание сорокинских кошмаров.

Задав изначальные параметры своей вселенной, Сорокин никогда не выходит за ее пределы. Это постоянство навлекло на него несправедливые обвинения в однообразии. Сорокин, однако, повторяется не чаще тех более привычных нам авторов, что изучают отношения между “настоящей” и описанной реальностью. Сорокин пишет книги, чтобы продемонстрировать отсутствие таких связей.

Писатель в истолковании Сорокина сегодня становится дизайнером. Обесценивший идею репрезентации и упразднивший критерий сходства с оригиналом, он меняет словарь отечественной эстетики. Отучая читателя от значительности темы, изымая из книги внутреннюю мысль, вычеркивая из литературы нравственный посыл, Сорокин предлагает взамен набор формальных принципов – соотношение языков, распределение текстовых объемов, игру стилевых ракурсов. Современный автор занят манипуляцией повествовательными структурами за пределами их смысла. Содержание выходит за переплет: мы не узнаем из книги ничего такого, чего не знали до того, как ее открыли.

Себя Сорокин тоже считает дизайнером текста. Художник и по образованию и по призванию Сорокин, описывает свою манеру в терминах изобразительного, а не словесного искусства: “Я получаю колоссальное удовольствие, играя с различными стилями. Для меня это чистая пластическая работа – слова как глина. Я физически чувствую, как леплю текст. Когда мне говорят – как можно так издеваться над людьми, я отвечаю: “Это не люди, это просто буквы на бумаге”.

Как и другие сочинения Сорокина, “Голубое сало” – роман мнимый, что и делает его пригодным для чтения сразу на всех уровнях. Он одновременно рассказывает и НЕ рассказывает историю. Это роман, который сам себя отрицает. Его подлинное содержание скрывается в отсутствии такового.

Книга соблазняет читателя бурным сюжетом. Она заполнена мелькающим, как в голливудской ленте, действием. Водоворот событий втягивает в себя, не давая времени очнуться. Накатывающие волны событий укачивают до тошноты. Их гипнотическое воздействие мешает понять, что мы не мчимся к финалу, а стоим на месте.

Сорокин написал перенасыщенную действием книгу, в которой ничего не происходит. И это возвращает роман к исходному уравнению его творчества: жизнь – это сон без яви.

Действительно, читать “Голубое сало” – все равно, что смотреть чужой сон. Не следует ждать от него последовательности, повествовательной логики, художественной равноценности или хотя бы связности. С бессмысленной, чисто сновидческой, щедростью книга навязывает избыточное, ненужное, безработное содержание. Лишнее тут заменяет необходимое. Мы знаем все, кроме того, что нам нужно. Различна и степень внятности того, что нам показывают. Отдельные куски, пародирующие самые разные стили и жанры, с трудом лепятся к друг другу. Создается впечатление, что собранные тут сны объединяет не содержание, а тот, кому они снятся. В случае Сорокина это – универсальное подсознание русской литературы.

Прерывистый и непоследовательный кошмар ведет читателя в параллельный нашему мир, где разворачивается альтернативная нашей история. Из китаизированной России XXI века нас бросает в не менее фантастическое прошлое, где миром правят Гитлер и Сталин. Жуткие сны Москвы и Берлина насыщены обычными для этого автора сценами насилия, которые Сорокин охотно разнообразит каннибализмом. Например, в меню приватного ужина советских вождей, объединенных плотской любовью и больным воображением, – фондю из человечины:

“Вмиг перед Сталиным и Хрущевым были поставлены кастрюли с кипящим оливковым маслом и нехотя булькающим расплавленным сыром, тарелки со специями и с мелко нарезанной человечиной. Хрущев окунул спицу в кровавый кусок, быстро обжарил его в масле, затем посыпал свежемолотым перцем, обмакнул в сыр и отправил в рот. Сталин выбрал небольшой кусочек человеческой вырезки, неспеша поднес к губам и попробовал”.

Изуверские кремлевские фантазии и тяжелый тевтонский бред – корчи тоталитарного подсознания. Исправляя ход истории в миражном пространстве сновидения, оно берет реванш за поражение. Отсюда пародийная помпезность описаний. Вот, например, как происходит встреча Сталина и Гитлера в альпийской резиденции фюрера:

“К одиннадцати вечера в Небесном зале “Бергхоффа” все было готово к приему. Едва семья Сталина приблизилась к перламутровой входной арке . камерный оркестр заиграл увертюру из “Тристана и Изольды”. Круглый Небесный зал простирался вокруг и над ними во всем своем великолепии. Бледно-голубой мрамор пола плавно перетекал в синюю яшму стен, стягивающуюся к огромному овальному небесному куполу темно-фиолетового лабрадора. Стальная свастика, удерживаемая невидимыми магнитами, парила под Полярной звездой, медленно вращаясь”.

В этих до нудности пышных декорациях свершается бессмысленно кровавый финал сновидения. Но, как уже было сказано, вопреки обычным снам кошмары Сорокина никогда не кончаются. Завершив псевдоисторическую часть, роман переползает в псевдофантастический жанр – из безумного прошлого в сумасшедшее будущее.

С каждой страницей сон становится тоньше. Теряя себя в бессмыслице, он словно борется со страхом пробуждения. Хватаясь за соломинку, сновидение пристраивает к заключительному эпизоду последнюю, самую диковинную и поэтому самую нужную ему деталь – голубое сало: “Сталин осторожно поднял со стальной доски пласт голубого сала и накинул на костлявые плечи юноши. Составленная из 416 шматков, накидка светилась голубым”.

На этом роман – но не сон! – кончается. Читатель остается наедине с загадкой, заданной названием романа. Голубое сало – центральный герой, оно соединяет все временные сферы книги, но согласно все тому же сновидческому механизму, чем больше мы о нем знаем, тем меньше понимаем, зачем оно нужно.

Сперва нам подробно рассказывают, как его добывают. Голубое сало, напомню, – квинтэссенция литературного процесса. Его получают из тел писателей-клонов, которых специально для этой цели выращивают в особом питомнике. Таким образом русская литература в сорокинском кошмаре – последнее полезное ископаемое развалившейся империи. Такой ход дает возможность автору предложить то, что он лучше всего умеет, – блестящие стилизации под классиков. Важно, впрочем, заметить, что эти инвалиды российской словесности не играют никакой роли в сюжете. Они – отход производства. Сорокин говорит: то, что двести лет казалось нам целью – литература, на самом деле – средство, но непонятно – чего. Весь остальной роман нам объясняют, что с голубым салом делают, но не говорят – зачем.

Новый роман Сорокина написан на хорошо знакомых его читателю руинах семантики: он рассказывает “как”, не говоря “что”. На нашу долю остается лишь скучное описание технологической обработки: “Сплачивание – соединение шматков голубого сала в пласты. При сплачивании из узких и широких шматков получаются пласты нужных размеров. “ Сорокина всегда интриговал производственный процесс как таковой. Он обращался к его изображению в своих лучших вещах – “Тридцатая любовь Марины” и “Сердца четырех”.

Соблазн производственного романа в том, что он превращается в абсурдный, стоит лишь убрать объект производства. Станок, изготовляющий ненужные детали, – машина абсурда. Действие без мотивов разрывает причинно-следственную связь, поэтому производственный роман, в котором неизвестно, что и зачем производят, принадлежит уже не социалистическому, а магическому реализму. Более того, производство, которое существует само для себя, не производя ничего полезного, и есть жизнь. Жизнь парадоксальней любого романа, ибо нет такого сюжета, в который она могла бы уложиться.

Мандельштам однажды сказал: “Наша жизнь, – это повесть без фабулы, сделанная из горячего бреда отступлений”. Такую повесть и написал Сорокин. Его книга маскирует свое отсутствие, и овеществленным символом этого каламбура служит голубое сало. Как эстафета, оно переходит из одной части книги в другую, так и оставшись необъясненным. У этой загадки слишком много ложных разгадок, чтобы хоть одна оказалась верной. Возможно, что таинственность эта объясняется тем, что голубое сало – цель всякого творчества, сбывшаяся мечта художника, предел божественного преображения. Дело в том, что голубое сало – это русский грааль: дух, ставший плотью.

Владимир Сорокин – Голубое Сало

Владимир Сорокин – Голубое Сало краткое содержание

Голубое Сало читать онлайн бесплатно

Китайские слова и выражения, употребляемые в тексте
Другие слова и выражения

– Взгляните! – воскликнул Пантагрюэль. – Вот вам несколько штук, еще не оттаявших.

И он бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на драже, переливающихся разными цветами. Здесь были красные, зеленые, лазуревые и золотые. В наших руках они согревались и таяли как снег, и тогда мы их действительно слышали, но не понимали, так как это был какой-то варварский язык…

…Мне захотелось сохранить несколько неприличных слов в масле или переложив соломой, как сохраняют снег и лед.

Франсуа Рабле«Гаргантюа и Пантагрюэль»

В мире больше идолов, чем реальных вещей; это мой «злой взгляд» на мир, мое «злое ухо»…

Фридрих Ницше«Сумерки идолов, или как философствуют молотом»

Привет, mon petit.

Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ. Вспоминать тебя – адское дело, рипс лаовай, это тяжело в прямом смысле слова.

И опасно: для снов, для L-гармонии, для протоплазмы, для скандхи, для моего V 2.

Еще в Сиднее, когда садился в траффик, начал вспоминать . Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно «монах», твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот; поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ.

Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши, плюс твой гнойный минус-позит.

Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу которой ты гадишь и мочишься.

Да. Несмотря на врожденный Stolz 6, твоему ДРУГУ тяжело без тебя. Без локтей, гаовань, колец. Без финального крика и заячьего писка:

Рипс, я высушу тебя. Когда-нибудь? ОК. Топ-директ.

Писать письма в наше время – страшное занятие. Но ты знаком с условиями. Здесь запрещены все средства связи, кроме голубиной почты. Мелькают пакеты в зеленой W-бумаге. Их запечатывают сургучом . Хорошее слово, рипс нимада?

АЭРОСАНИ – тоже неплохое, На них меня жевали шесть часов от Ачинска. Этот дизель ревел как твой клон-файтер. Мы неслись по очень белому снегу .

«Восток-Сибирь большая», – как говорит Фань Мо.

И здесь все по-прежнему, как в V или XX веке. Восточные сибиряки говорят на старом русском с примесью китайского, но больше любят молчать или смеяться. Много якутов. Из Ачинска выехали на рассвете. Аэросани вел молчаливый «белый жетон», зато штурман-якут в форме мичмана хохотал всю дорогу, как наш фокусник Лао. Типичный представитель своего бодрого, L-гармоничного народа. Якуты здесь предпочитают мягкие зубы, одеваются в живородящую ткань китайского производства и активно пробируют мультисекс: 3 плюс Каролина, STAROSEX и ESSENSEX.

За шесть часов от этого куайхожэнь я узнал, что:

1. Любимое блюдо якутов – оленина в вороньем соку (из живой вороны среднего размера выжимается сок, в который кладут оленью вырезку, немного морской соли, ягеля, и все тушится в котле до плюс-директа. Пробируем через 7 месяцев?).

2. Любимая секс-поза якутов – на четырех точках опоры.

3. Любимый сенсор-фильм – «Сон в красном тереме» (с Фэй Та, помнишь ее фиолетовый халат и запах , когда она входит с улиткой на руке и ворохом мокрых кувшинок?).

4. Любимый анекдот (старый, как вечная мерзлота): обустройство туалета в Якутии. Две палки – одна замерзшее . от ануса отковыривать, другая – от волков отбиваться. Топ-директный юмор. А?

Хотя, когда я после шести часов вылезал из сиденья, мне было не до смеха.

ПРОСТАТА. Фиолетовый контур в глазах. Минус-позит. Бад-кан сер-по. Творожистое настроение.

Только ты поймешь меня, гадкий лянмяньпай.

Место моего семимесячного пребывания весьма странное. GENLABI-18 спрятана между двух громадных сопок, напоминающих ягодицы.

Во всем намек, рипс нимада та бень.

Сопки покрыты редколесьем: лиственницы, елки. Меня встретил полковник – квадратный, L-невменяемый мачо с мутным взглядом и директ-вопросом: КАК ДОЕХАЛИ? Ответил честно: минус-робо. Этот пень тань ша гуа был разочарован. Когда спустились в бункер, я совсем потерял чувство времени: GENLABI-18 размещена в бывшем КП ПВО. Глубокое заложение. Армированный бетон эпохи совкома. Полвека назад здесь днем нажимали на кнопки, а ночами мастурбировали советские ракетчики.

Счастливые: у них хотя бы были объекты мастурбации – TV и CD.

Здесь же нет даже сенсор-радио. Verbotten: весь медиальный плюс-гемайн. Вся аппаратура на сверхпроводниках третьего поколения. Которые? Да. Не оставляют S-трэшей в магнитных полях.

Соответственно – не фиксируемы ничем,

Ну и: температура в аппаратной –28°C. Не плохо, рипс лаовай? Там работают в костюматорах .

Счастье, что я не оператор и не генетик. Плюс-плюс-счастье, что доехал мой чемодан с «Чжуд-ши», а значит – с моей L-гармонией.

Надеюсь, все будет лин жэнь маньи-ди, и я за эти семь месяцев не превращусь в крота-альбиноса с розовой простатой.

And so, нежная сволочь моя, пошел обратный отсчет времени. 7 месяцев в компании. 32 «белых жетона», 1 полковник, 3 лейтенанта-оператора, 4 генетика, 2 медика, 1 термодинамик. Плюс нежноизвестный тебе логостимулятор. И это в с е на 600 верст.

Таков наш дахуй, как говорят за Великой Китайской Стеной.

Погода: –12°C, ветер с левой сопки. Какие-то белые птицы на лиственнице. Рябчики? Бывают белые рябчики, поросенок? A propos, ты совсем равнодушен к Природе. Что в принципе не правильно. И минус-активно.

Пожелай мне не створожиться здесь от тоски, obo-robo и мороза.

Сегодня на ночь – прижигание по-старому , плюс жир ящерицы да-бйид. Масло ба-сам доехало, слава Космосу. «Пять хороших» тоже целы. Вспомнил; «Жажда, совокупление, бессонница, хождение, сидение, переживания – все, что может вызвать волнение мочи, запрещается». Жаль, ночью некому будет подержать кувшин.

Посмотрим, что здесь едят. Bear’s hug, мой узкобедрый ханкун мудень. Целую тебя в ЗВЕЗДЫ.

Boris.

Нинь хао, сухой мотылек.

Гнилые сутки форберайтена миновали. Устал просить и командовать. Несмотря на то, что почти все «белые жетоны» – сверхсрочники, у них вместо мозга протеиновая пульпа для инкубаций.

Вчера на рассвете приползла гора аппаратуры. Слава Космосу, моя часть встала не в аппаратной, а в B-гидропоник. Не надо будет переодеваться и потеть. В общем – все начинается, рипс нимада. Твой теплый Boris неплохо устроился в этой бетонной чжи-чан. Моя каюта во втором конце. Так что стон биотеплиц не доносится. Это минус-директный звук, всегда раздражавший меня во всех командировках .

Познакомился со всеми. Генетики: Бочвар – краснощекий словообильный русак с дюжиной мармолоновых пластин вокруг губ, Витте – серый немец, Карпенкофф Марта – корпулентная дама с прошлым TEO-амазонки, любит: клон-лошадей, old-gero-techno, аэрослалом и разговоры о М-балансе. Фань Фэй – бодрый шанхаец твоего возраста. Блестяще говорит на старом и новом русском. Видно, что большой чжуаньмыньцзя в генинже хорошо ходит (коэффициент L-гармонии походки более 60 единиц по шкале Шнайдера). С ним говорили о засилии китайских блокбастеров. Ему плевать на тудин, конечно.

Медики: Андрей Романович, Наталья Бок. Белые клон-крысы из вонючего GENMEO. Общаться с ними – тяжелый фарш . Зато термодинамик Агвидор Харитон – симпатичный, плюс-директный шаонянь. Он потомок академика Харитона, который делал для Сталина H-bomb. В наш бетонный анус его занесла не жажда денег (как твоего мягкого друга), а SEX-БЭНХУЙ: он, solidный мультисексер со стажем, расстался с двумя своими нежными поршнями и с горя напросился в командировку .

Кто в этой дыре зарядит его дуплетом? Не сверхсрочники же, рипс лаовай. Сам любит: полуспортивные флаеры пятого поколения, Гималаи, пожилых мужчин-математиков, вишневые сигары и шахматы. Сыграем вечером.

Все военные, включая операторов, – тотально неинтересны. Жилистые амплифаеры. Они пользуют старый русмат, который я не перевариваю даже под северным соусом.

Владимир Сорокин: Голубое Сало

Здесь есть возможность читать онлайн «Владимир Сорокин: Голубое Сало» — ознакомительный отрывок электронной книги, а после прочтения отрывка купить полную версию. В некоторых случаях присутствует краткое содержание. категория: literature / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

• 100
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Голубое Сало: краткое содержание, описание и аннотация

Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Голубое Сало»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.

Владимир Сорокин: другие книги автора

Кто написал Голубое Сало? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

Эта книга опубликована на нашем сайте на правах партнёрской программы ЛитРес (litres.ru) и содержит только ознакомительный отрывок. Если Вы против её размещения, пожалуйста, направьте Вашу жалобу на [email protected] или заполните форму обратной связи.

Голубое Сало — читать онлайн ознакомительный отрывок

Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система автоматического сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Голубое Сало», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Не бойтесь закрыть страницу, как только Вы зайдёте на неё снова — увидите то же место, на котором закончили чтение.

Китайские слова и выражения, употребляемые в тексте
Другие слова и выражения

– Взгляните! – воскликнул Пантагрюэль. – Вот вам несколько штук, еще не оттаявших.

И он бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на драже, переливающихся разными цветами. Здесь были красные, зеленые, лазуревые и золотые. В наших руках они согревались и таяли как снег, и тогда мы их действительно слышали, но не понимали, так как это был какой-то варварский язык…

…Мне захотелось сохранить несколько неприличных слов в масле или переложив соломой, как сохраняют снег и лед.

Франсуа Рабле«Гаргантюа и Пантагрюэль»

В мире больше идолов, чем реальных вещей; это мой «злой взгляд» на мир, мое «злое ухо»…

Фридрих Ницше«Сумерки идолов, или как философствуют молотом»

Привет, mon petit.

Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ. Вспоминать тебя – адское дело, рипс лаовай, это тяжело в прямом смысле слова.

И опасно: для снов, для L-гармонии, для протоплазмы, для скандхи, для моего V 2.

Еще в Сиднее, когда садился в траффик, начал вспоминать . Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно «монах», твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот; поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ.

Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши, плюс твой гнойный минус-позит.

Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу которой ты гадишь и мочишься.

Да. Несмотря на врожденный Stolz 6, твоему ДРУГУ тяжело без тебя. Без локтей, гаовань, колец. Без финального крика и заячьего писка:

Рипс, я высушу тебя. Когда-нибудь? ОК. Топ-директ.

Писать письма в наше время – страшное занятие. Но ты знаком с условиями. Здесь запрещены все средства связи, кроме голубиной почты. Мелькают пакеты в зеленой W-бумаге. Их запечатывают сургучом . Хорошее слово, рипс нимада?

АЭРОСАНИ – тоже неплохое, На них меня жевали шесть часов от Ачинска. Этот дизель ревел как твой клон-файтер. Мы неслись по очень белому снегу .

«Восток-Сибирь большая», – как говорит Фань Мо.

И здесь все по-прежнему, как в V или XX веке. Восточные сибиряки говорят на старом русском с примесью китайского, но больше любят молчать или смеяться. Много якутов. Из Ачинска выехали на рассвете. Аэросани вел молчаливый «белый жетон», зато штурман-якут в форме мичмана хохотал всю дорогу, как наш фокусник Лао. Типичный представитель своего бодрого, L-гармоничного народа. Якуты здесь предпочитают мягкие зубы, одеваются в живородящую ткань китайского производства и активно пробируют мультисекс: 3 плюс Каролина, STAROSEX и ESSENSEX.

За шесть часов от этого куайхожэнь я узнал, что:

1. Любимое блюдо якутов – оленина в вороньем соку (из живой вороны среднего размера выжимается сок, в который кладут оленью вырезку, немного морской соли, ягеля, и все тушится в котле до плюс-директа. Пробируем через 7 месяцев?).

2. Любимая секс-поза якутов – на четырех точках опоры.

3. Любимый сенсор-фильм – «Сон в красном тереме» (с Фэй Та, помнишь ее фиолетовый халат и запах , когда она входит с улиткой на руке и ворохом мокрых кувшинок?).

4. Любимый анекдот (старый, как вечная мерзлота): обустройство туалета в Якутии. Две палки – одна замерзшее . от ануса отковыривать, другая – от волков отбиваться. Топ-директный юмор. А?

Хотя, когда я после шести часов вылезал из сиденья, мне было не до смеха.

Рецензии на книгу « Голубое сало »

Владимир Сорокин

Клоны великих писателей корчатся в мучительном скрипт-процессе, Большой театр до потолка залит нечистотами, Сталин и Хрущев — любовники, история ХХ века вывернута наизнанку.

В самом провокационном романе Владимира Сорокина, закрепившем за ним титул классика постмодернизма, низвергнуты все кумиры.

Впрочем, одна святыня остается непопранной: разрушая привычные представления о норме и переворачивая все с ног на голову, Сорокин и здесь провозглашает сакральный статус литературы.

Лучшая рецензия на книгу

Если ты дальновидный и всесторонне развитый читатель – будь готов к трешу и угару, когда берешь в руки книгу постмодерниста. Я думала, что готова. Ан нет, показалось.

Владимир Сорокин с тошнотворной скрупулезностью описывает физиологичные подробности, пока я пью чай с пирожком. Пару страниц – и вот ко вкусу выпечки примешивается сладковатый запах фондю из человечины. Выдыхаю, перелистываю. Делаю глоток, а там – анатомия однополого секса двух партийных деятелей. Ладно, думаю, всякое бывает (кажется, волосок из усов Сталина прилип к бортику чашки). Тут щепотка инцестуальности, там немножко изнасилований. Но при всем этом, меня мучает совесть за 6 из 10. И вот почему.

Владимир Сорокин с достойной восхищения скрупулезностью играет со стилистикой. Вкладывает один текст в пазы другого, соединяет китайско-русский новояз с ненаписанными текстами Достоевского и Толстого, мимикрирует под Ахматову, говорит с австрийским акцентом Гитлера. И делает это так изящно и выверено, что, отплевываясь от детальных описаний пыток, читатель восторженно задерживает дыхание, отставляет в сторону блюдце с пирожком и соглашается на прогулки по воспаленным сюжетам – лишь бы еще немного подышать воздухом Настоящей Литературы.

Если ты дальновидный и всесторонне развитый читатель – будь готов к трешу и угару, когда берешь в руки книгу постмодерниста. Я думала, что готова. Ан нет, показалось.

Владимир Сорокин с тошнотворной скрупулезностью описывает физиологичные подробности, пока я пью чай с пирожком. Пару страниц – и вот ко вкусу выпечки примешивается сладковатый запах фондю из человечины. Выдыхаю, перелистываю. Делаю глоток, а там – анатомия однополого секса двух партийных деятелей. Ладно, думаю, всякое бывает (кажется, волосок из усов Сталина прилип к бортику чашки). Тут щепотка инцестуальности, там немножко изнасилований. Но при всем этом, меня мучает совесть за 6 из 10. И вот почему.

Владимир Сорокин с достойной восхищения скрупулезностью играет со стилистикой. Вкладывает один текст в пазы другого, соединяет… Развернуть

Твердый переплет, 512 стр.
Формат: 84х108/32
Возрастные ограничения: 18+

Поделитесь своим мнением об этой книге, напишите рецензию!

Рецензии читателей

«Мудрый человек требует всего только от себя, ничтожный же человек требует всего от других», – говорит Лев Толстой.
«Не может долго продолжаться то, чего никогда не было», – говорит Андрей Платонов.
«Любовь к ближнему не котируется на бирже современных отношений», – говорит Владимир Набоков.
«Человек рождается жить, а не готовиться к жизни», – говорит Борис Пастернак.
«Порядочный человек должен жить вне этого: вне поклонников, автографов, жен мироносиц – в собственной атмосфере», – говорит Анна Ахматова.
«Если твой поступок огорчает кого-нибудь, то это еще не значит, что он дурен», – говорит Антон Чехов.
«Кто хочет приносить пользу, тот даже со связанными руками может сделать много добра», – говорит Фёдор Достоевский.
«Хрущёв полностью вошёл в Сталина», – говорит Владимир Сорокин.
Нинь хао, сяочжу мой капустненький, как твои делишки? А я вот книжонку прочитал только что, и мой М-баланс по ходу чтения был в состоянии Obo-robo. Многие, когда только открывают, уже думают: «Что за хушо бадао? Бэйбиди вещица, н-да. Точно какой-нибудь пеньтань шагуа или байчи писал. Под спидами, разумеется»
Чантайди так покуролесил Сорокин. Хоть язык и странен поначалу, потом втягиваешься и тебе вообще табень на него, нимада. Просто сяобень.
А автор, этот шаонянь, далеко не чуньжэнь, как может показаться. Куайхожэнь – да. Пока мы прессовали вымя о голубом сале и приключениях вокруг него, я понял, что он великолепный рассказчик. Хоть и шизанутый. До этого был лаоваем для меня – понаслышке знал, вот и решил ознакомиться.
Книжку друг дал, а купил её в духе тип-тирип по трейсу. Если бы не смекалка, то пришлось бы раскрасить носорога, и всё – няо.
Так что ж такое это голубое сало? Это отложения в разных частях тела. Но не у обычных людей, а у клонов писателей. В инкубаторах были выведены следующие акулы пера: Достоевский – 2, Толстой – 4, Набоков – 7, Платонов – 3, Пастернак – 1, Ахматова – 2, Чехов – 3. Достаточно большое сходство с оригиналом: от 65%. Платонов разве что немного странен – журнальный стол, живой журнальный стол. Ну, вполне близко к оригиналу, как сказали учёные.
Клоны писателей должны писать тексты, а после завершения впасть в анабиоз. Пока они «спят», в разных местах откладываеся голубое сало. Работы были отправлены главному герою по голубиной почте.
У Пастернака и Ахматовой – стихотворения. У остальных – в прозе.
Что удивительно, реально создаётся ощущение, будто читаешь не Сорокина, а этих авторов. Естественно, у всех он высмеял какие-то стилевые особенности. Достоевский путался в мыслях, хотя начинал начинал хорошо да-с да-с да-с хорошо а что не так не не а куда что. Набоков использовал неудобоваримые термины, непростые, как десятимерный куб, и уйму метафор. Платонов – кучу ненужных и неспелых прилагательных. И это чертовски круто! То есть он пишет про всякую грязь, но языком известным нам классиков!

Также этот постмодернистский романчик – фынцыхуа на историю ХХ века. Ядерный гриб вырос не в японских городках, а в Лондоне. Гитлер и Сталин подписали мирный договор, и теперь они – лучшие друзья. А Иосиф Виссарионович, имея жену, тюрит сухие отношения с Никитой Хрущёвым. Большой Московский театр находится в канализации! То есть, мурены мои прозрачнобородые, вы сидите такие, смотрите, как выступает Пятой, а над вами плавают экскременты. И таких моментов просто куча. Неудивительно, но наркотики легальны. Ещё вождь втыкает себе каждые несколько часов некое вещество в язык.

Мне кажется, что Сорокин писал сию книжку под воздействием психотропным веществ или тяжёлых наркотических препаратов. Положил в рот пару таблеточек ЛСД, а потом запил чачей. Вы понимаете, мои златошеие протуберанцы, есть орден, в котором состоят люди, которые трахают землю. Да-да, не ослышались. Землю-матушку. А свои громадные гениталии катают в колясках.

Ну и, разумеется, как и полагается всякому постмодернистскому творению, здесь есть метафора. Какую я уловил? Голубое сало могли образовать только писатели, а само оно – вечно и неуничтожаемо. Я полагаю, что Владимир имел ввиду следующее: литература бессмертна. Да-с да-с да-с бессмертна а но что кто где МОИ ТАНКИ!

Рекомендовать я книгу НИКОМУ не буду. Когда я прочитал, у меня была одна мысль, большая: АААААААААААААА, мне всего 16, отстаньте от меня, ЗАЧЕМ я к этому притронулся? Теперь живи с этим. Но зато ржал, аки конь, на протяжении всего произведения.

Ладно, рипс лаобай, нимада, прощай. Целую в ЗВЁЗДЫ.
ShebchukPhotogenic

«Мудрый человек требует всего только от себя, ничтожный же человек требует всего от других», – говорит Лев Толстой.
«Не может долго продолжаться то, чего никогда не было», – говорит Андрей Платонов.
«Любовь к ближнему не котируется на бирже современных отношений», – говорит Владимир Набоков.
«Человек рождается жить, а не готовиться к жизни», – говорит Борис Пастернак.
«Порядочный человек должен жить вне этого: вне поклонников, автографов, жен мироносиц – в собственной атмосфере», – говорит Анна Ахматова.
«Если твой поступок огорчает кого-нибудь, то это еще не значит, что он дурен», – говорит Антон Чехов.
«Кто хочет приносить пользу, тот даже со связанными руками может сделать много добра», – говорит Фёдор Достоевский.
«Хрущёв полностью вошёл в Сталина», – говорит Владимир Сорокин.
Нинь… Развернуть