«Ворон», художественный анализ стихотворения Эдгара Аллана По
Самое известное стихотворение Эдгара По впервые увидело свет 29 января 1845 году на страницах нью-йоркского ежедневника «Evening Mirror». Произведение быстро приобрело популярность в англоязычной среде и (ещё при жизни автора) восемнадцать раз было перепечатано как американскими, так и английскими изданиями. Классической версией «Ворона» стала публикация от 25 сентября 1845 года в «Richmond Semi-Weekly Examiner».
По признанию Эдгара По, сделанному в частной беседе со Сьюзен Арчер Телли Вайс, над стихотворением он работал более десяти лет. Однако отсутствие черновиков 30-х годов несколько опровергает данную версию истории создания «Ворона», первое письменное упоминание о котором относится только к 1844 году (рассказ Марты Сюзанны Бреннан, на чьей ферме на берегу Гудзона По жил в это время: девушка видела рукописные листы стихотворения на полу комнаты писателя).
Методику создания «Ворона» Эдгар По подробно описал в 1846 году в эссе «Философия творчества». По мнению автора, главным принципом работы над поэтическим произведением является точность, жёсткая последовательность и отсутствие какой-либо случайности в выборе тех или иных элементов текста. Своей главной целью при создании «Ворона» По видел произведение, которое одинаково хорошо удовлетворило бы вкусам как читающей публики, так и литературных критиков. Идеальным поэтическим объёмом писатель считал форму в сто строк. «Ворон» чуть превышает её, представляя собой текст из ста восьми строк, укладывающихся в восемнадцать строф (по шесть строк в каждой).
Тема стихотворения – переживания горя, вызванные смертью любимой женщины – родилась у По частично из личных потерь (смерть матери и первой возлюбленной), частично из авторского представления о том, какой именно сферы должно придерживаться поэтическое произведение (сфера Прекрасного, то есть любви к женщине). Основной эмоциональной тональностью «Ворона» стала грусть и меланхолия, что, по мнению автора, является наилучшим чувственным компонентом любого стихотворения (отсюда возникла «смертельная составляющая» любовной тематики). Главным художественным эффектом писатель выбрал рефрен, который постоянно преображал (изменяя смысл и звучание сказанного) для того, чтобы избежать связанной с ним монотонности.
По мнению ряда исследователей, сюжет и центральный художественный образ говорящего с лирическим героем Ворона возник у По под влиянием романа Чарльза Диккенса «Барнеби Радж», в конце пятой главы которого ворон по кличке Грип издаёт звук, напоминающий героям звуки «как будто кто-то скребётся в дверь» или «тихонько стучит в ставень». Ворон По при этом лишён свойственной диккеновской птице комичности и многословия: все его действия наполнены неизменным драматизмом, усугубляющим внутренние переживания лирического героя.
Художественный образ Ворона основывается на фольклорных представлениях об этой птице как спутника смерти, символа мудрости и пророческого начала. Лирический герой – классический романтик, который не может забыть свою возлюбленную Ленору (Lenore). Художественное пространство стихотворения – комната лирического героя – рисуется через мрачные, таинственные элементы: старинные книги, камин, в котором тлеют угли, трепещущие пурпурные занавески, бархатная алая подушка, окна с решётками, бюст Паллады – древнегреческой богини мудрости над дверью. Художественное время произведения под стать художественному пространству: ненастная, ветреная декабрьская полночь – самое мрачное время суток и финал года.
Тоскующий по умершей возлюбленной лирический герой ищет в старинных книгах ответ на вопрос, возможно ли забвение для страдающей души? Влетевший в его окно Ворон, в начале подавший о себе знак трепетом пурпурных занавесок, а затем тихим стуком в дверь, становится живым ответом, твердящим на все реплики лирического героя одно и то же слово – «Nevermore» («никогда больше»). Сложное слово, состоящее из двух наречий, усиливает смысл неотвратимости и безысходности смерти и приводит лирического героя к мысли о том, что он никогда не сможет преодолеть своё горе (Ворон как его олицетворение никогда не собирается покидать его) и встретиться с Ленорой ни в этой жизни (её голова никогда не приникнет к алой бархатной подушке), ни в райской.
Анализ поэмы «Ворон» (Эдгар По)
Автор: Guru · 18.10.2018
Поэма Эдгара По «Ворон» уникальна тем, что завоевала сердца читателей с первых дней публикации и остаётся популярной и сейчас. Это одна из самых известных и переводимых поэм, среди когда-либо созданных в мировой литературе.
История создания
Первые упоминания «Ворона» относятся к 1844 году. В 1842 году любимая супруга Эдгара Вирджиния Клемм заболела чахоткой и была обречена на скорую смерть, в 1847 году она скончалась в возрасте двадцати трёх лет. Предчувствуя неминуемую трагедию, По пишет множество стихотворений, в том числе поэму «Ворон». Однако посвящено сочинение не ей, а поэтессе викторианской эпохи Элизабет Браунинг. Именно из её поэмы «Поклонник леди Джеральдины» автор позаимствовал стихотворный размер для будущего «Ворона».
Опубликована поэма в 1845 году в нью-йоркской ежедневной газете «Evening Mirror». Авторский гонорар составил всего пять долларов, но произведение принесло автору невероятную известность. На волне этого успеха издаётся несколько поэтических сборников.
Жанр, направление и размер
Традиционно «Ворона» относят в жанре поэмы. Сам же автор считал это сочинение скорее чередованием нескольких небольших стихотворений, чем единым крупным произведением.
Стихотворный размер — восьмистопный хорей или, как его называют в английском литературоведении, трохей. Стихи в строфе выстроены так, чтобы чередовались мужские и женские окончания. Но если размер заимствован, то структура строфы является оригинальной. Поэма состоит из восемнадцати строф, каждая строфа содержит по шесть строк, последняя из которых – рефрен. Настойчивость рефрена отмечается не только его регулярным повторением, но и системой рифмовки: с финальным стихом рифмуются вторая, четвёртая и пятая строки.
Возлюбленную лирического героя зовут Линор. Это имя отсылает читателя к балладной традиции, а именно — к балладе Г. Бюргера «Ленора».
Образы и символы
Традиционно в фольклоре образ ворона является предвестником смерти. В поэме По эта чёрная птица предвещает лирическому герою вечное несчастье, невозможность пережить кончину любимой. Автор признаётся, что ворон в первую очередь функциональный образ: тот, кто будет повторять рефрен. Натолкнул на мысль выбрать именно этот образ роман Ч. Диккенса «Барнеби Радж».
Для самого героя ворон больше кажется не живой птицей, а зловещим духом – посланником из тёмного царства Плутона. Упоминание римского бога мёртвых — не единственная религиозная отсылка. Имеются в тексте и библейские аллюзии: упоминается Эдем, а также бальзам из Глаады (Balm of Gilead), который мог бы залечить душевные раны убитого горем героя.
Темы и настроение
Поэма пронизана меланхоличным настроением, что заявлено с первых строк произведения. На это указывает утомленное, измученное состояние героя, время суток – глубокая ночь. Вскоре сплин сменяется тревогой, предчувствием беды.
Трансформация образа ворона меняет настроение в поэме, а также по мере развития включает новые темы. Первым предположением лирического героя было то, что к нему стучится запоздалый гость. Казалось бы, ничего необычного, беспокоиться не о чем. Но стоило герою открыть дверь – он никого не увидел. С этих пор в поэме появляется страх, который уже не отпустит персонажа. В открытое окно залетает ворон, который своим видом даже веселит испуганного юношу. Теперь тема рока главенствует в поэме, а герой, вступив в диалог со зловещей птицей, узнаёт о неминуемом несчастии. Ворон видится его жертве демоном, посланником Аида – звучит тема смерти, смерти не только возлюбленной, но и всего прекрасного, что было в жизни молодого человека.
Основная идея
С древнейших времён самым большим страхом перед человечеством является страх смерти. Но собственный уход из жизни может быть не так страшен, как гибель любимого человека. Для героя поэмы Эдгара По потеря любимой больше, чем просто смерть: она означает вечное горе, которое способно погубить и его самого. Персонаж боится, что не справится с настигшей его бедой, а страх воплотился в чёрного ворона. Примечательно, что автор позволяет воспринимать поэму и как реально произошедшее событие, и как сон, нечто мистическое.
Эдгар По показывает нам сломленного горем человека, чтобы напомнить, как важно быть сильным и стойким перед лицом судьбы. В этом заключается главная мысль поэмы.
Средства художественной выразительности
Одним из ведущих средств художественной выразительности в «Вороне» является аллитерация. Именно этот приём помогает создать автору подобающую атмосферу мрака и ужаса в поэме. Ассонанс содержится даже в рефрене, который становится криком ворона: Quoth the Raven “Nevermore”.
Метафора выступает в поэме как ведущий троп. Образ ворона сам по себе метафора – символ страха и бесконечной скорби, а его чёрное перо – предвестник мук после смерти. Одной из ярких метафор является взгляд ворона: его горящие глаза, что жгут героя изнутри (fiery eyes now burned into my bosom’s core).
Эдгар По неоднократно обращается к антитезе. Чёрному ворону противопоставляется белый мрамор, бушующей снаружи буре — покой внутри жилища. Присутствует контраст и внутри образа ворона. То он величавый, то неказистый, то смешной, то ужасный. Ряд контрастных эпитетов показывает волнения, происходящие в душе героя, ведь мы видим птицу его глазами.
Краткое содержание рассказов Эдгара Аллана По
Золотой жук
Рассказчик повести знакомится с очень интересным и необычным человеком Вильямом Леграном. Вильям является главным героем этой повести. Некогда это был очень богатый человек, однако неудачи, следовавшие одна за другой привели его к нищете Читать далее
Лягушонок
Где-то в далекой, неизвестной стране жил-был король, который слыл заядлым шутником и заводилой. Но не один он в этом государстве любил шутки и розыгрыши. Все его первые вельможи и министры были не прочь посмеяться. Читать далее
Овальный портрет
Меня мучила сильная лихорадка. За мной ухаживал лишь мой слуга. В этот заброшенный замок слуга вломился и затащил меня, раненного бандитами, чтобы я не замёрз на улице. В качестве временного ночлега мы выбрали одну из маленьких тёмных комнат. Читать далее
Падение дома Ашеров
Повествователю приходит сообщение от хорошего приятеля, которого он не видел вот уже много лет. Ашер молит его приехать к нему, так что молодой человек, не придумав ничего лучшего, садится на лошадь и мчится к нему на встречу. Читать далее
Похищенное письмо
Осенью вечером автор сидел с приятелем по имени Огюст Дюпен. Они сидели, пили чай и вспоминали расследование Дюпена об убийстве на улице Морг. В этот момент к ним пришел префект парижской полиции, который был другом Дюпена Читать далее
Тайна Мари Роже
Огюст Дюпен успешно раскрыл тайну смерти мадам Д’Эспане и её дочери, чем заслужил уважение городской полиции и репутацию ясновидящего. Читать далее
Убийство на улице морг
Действия этой истории разворачиваются в Париже XIX века, главным персонажем которой является потомок аристократического, но потерпевшего финансовый крах рода, Огюст Дюпен. Из-за нехватки денег, он вынужден жить Читать далее
Чёрный кот
Главный герой рассказа – беспробудный пьяница. Он издевается над животными, не жалеет свою жену, да и вообще ведёт себя неподобающим образом. Первой его серьезной жертвой, кроме заплаканной жены, становится его чёрный кот Читать далее
Об авторе
Эдгар Аллан По после достижения 2-х лет остался без родителей, после чего проживал с зажиточным торговцем по имени Джон Аллан. Своим воспитанием торговец привил Аллану любовь и интерес к английской поэзии.
Писатель относился к одному из создателей таких жанров, как детектив и фантастика. Примерами детективных романов являются «Убийство на улице Морг» и «Тайна Мари Роже». Основным сюжетом детективов являлись раскрытия преступлений с помощью логического мышления и наблюдений. Именно детективы Эдгара с героем – Огюстом Дюпеном, который являлся сыщиком, стали примерами для создания таких персонажей, как Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, Мисс Марпл. Элементы фантастики имели работы под названиями «Сфинкс», «История с воздушным шаром» и другие.
Однако, в творчестве автора на первом месте присутствовали новеллы. С элементами психологии считаются новеллы «Черный кот» и «Овальный портрет». С элементами логики – «Золотой жук» и «Убийство на улице Морг». Также, присутствовали некоторые новеллы с элементами юмора («Очки», «Без дыхания») и научно фантастические (вышеуказанные «Сфинкс» и «История с воздушным шаром»).
Кроме прочего, автор занимался и написанием стихов. Самым знаменитым стихотворением является «Ворон». В нем писатель указывает птицу, опираясь на средневековую христианскую традицию, где ворон олицетворял силы ада и дьявола. Подобная мистика в творчестве писателя присутствовала во многих произведениях. Например, в рассказе «Преждевременные похороны» имеется история о захоронении женщины, скелет которой, позже был обнаружен ее мужем на поверхности земли. Также, автором был написан рассказ «Морелла», в котором рассказывается о женщине, душа которой не покидала материальный мир, а существовала в теле дочери. Именно поэтому его прозвали, в частности, «мрачным» представителем американского романтизма.
Эдгар По – Ворон (в разных переводах)
Эдгар По – Ворон (в разных переводах) краткое содержание
Ворон (в разных переводах) читать онлайн бесплатно
Перевод Константина Бальмонта (1894)
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, – вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне.
“Это, верно, – прошептал я, – гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне”.
Ясно помню… Ожиданье… Поздней осени рыданья…
И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней –
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, –
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
“Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине –
Гость стучится в дверь ко мне”.
“Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: “Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, – и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, – и не слышал я его,
Я не слышал…” Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма – и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь – «Ленора!» – прозвучало имя солнца моего, –
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, –
Эхо – больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся, –
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
“Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это – ветер, – усмирю я трепет сердца моего, –
Ветер – больше ничего”.
Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел – и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
“Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, –
Я промолвил, – но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?”
Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда –
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: «Никогда».
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, –
Я шепнул: “Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда”.
Ворон молвил: «Никогда».
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
“Верно, был он, – я подумал, – у того, чья жизнь – Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда”.
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: “Это – Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным «Никогда»,
Страшным криком: «Никогда».
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я – один, на бархат алый – та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, –
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: “Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, –
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!”
Каркнул Ворон: «Никогда».
И вскричал я в скорби страстной: “Птица ты – иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, –
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, – я молю, скажи, когда?”
Каркнул Ворон: «Никогда».
“Ты пророк, – вскричал я, – вещий! “Птица ты – иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, – богом, скрытым навсегда, –
Заклинаю, умоляя, мне сказать – в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?”
Каркнул Ворон: «Никогда».
И воскликнул я, вставая: “Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу – один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь – всегда!”
Каркнул Ворон: «Никогда».
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, – на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет – никогда!
Перевод Валерия Брюсова (1905-1924)
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки – стук у входа моего.
“Это – гость,– пробормотал я, – там, у входа моего,
Гость, – и больше ничего!”
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак – отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, – бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя… Шепчут ангелы его,
На земле же – нет его.
Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: «То – посещенье просто друга одного».
Повторял: “То – посещенье просто друга одного,
Друга, – больше ничего!”
Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
“Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего”.
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, – и больше ничего.
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: «Линор» – и эхо повторило мне его,
Эхо, – больше ничего.
Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: “Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это – ветер, только и всего.
Ветер, – больше ничего! “
Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, – и больше ничего.
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности – сурова и горда была тогда.
“Ты, – сказал я, – лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?” Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»
Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было – ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой «Больше никогда!».
Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: “Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно. ” Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»
Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
“Это – все, – сказал я, – видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!”
Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: “Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?”
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда…
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!
И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
“Бедный!– я вскричал,– то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, – да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, – о, да?”
Ворон: «Больше никогда!»
“Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?”
Ворон: «Больше никогда!»
“Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или д
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?”
Ворон; «Больше никогда!»
“Это слово – знак разлуки! – крикнул я, ломая руки. –
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста – прочь, и навсегда!
Прочь – из сердца клюв, и с двери – прочь виденье навсегда!
Ворон: «Больше никогда!»
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, –
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, –
Знаю, – больше никогда!
Эдгар По – Ворон (в разных переводах)
Эдгар По – Ворон (в разных переводах) краткое содержание
Ворон (в разных переводах) читать онлайн бесплатно
Перевод Константина Бальмонта (1894)
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, – вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне.
“Это, верно, – прошептал я, – гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне”.
Ясно помню… Ожиданье… Поздней осени рыданья…
И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней –
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, –
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
“Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине –
Гость стучится в дверь ко мне”.
“Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: “Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, – и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, – и не слышал я его,
Я не слышал…” Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма – и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь – «Ленора!» – прозвучало имя солнца моего, –
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, –
Эхо – больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся, –
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
“Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это – ветер, – усмирю я трепет сердца моего, –
Ветер – больше ничего”.
Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел – и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
“Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, –
Я промолвил, – но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?”
Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда –
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: «Никогда».
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, –
Я шепнул: “Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда”.
Ворон молвил: «Никогда».
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
“Верно, был он, – я подумал, – у того, чья жизнь – Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда”.
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: “Это – Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным «Никогда»,
Страшным криком: «Никогда».
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я – один, на бархат алый – та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, –
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: “Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, –
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!”
Каркнул Ворон: «Никогда».
И вскричал я в скорби страстной: “Птица ты – иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, –
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, – я молю, скажи, когда?”
Каркнул Ворон: «Никогда».
“Ты пророк, – вскричал я, – вещий! “Птица ты – иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, – богом, скрытым навсегда, –
Заклинаю, умоляя, мне сказать – в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?”
Каркнул Ворон: «Никогда».
И воскликнул я, вставая: “Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу – один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь – всегда!”
Каркнул Ворон: «Никогда».
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, – на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет – никогда!
Перевод Валерия Брюсова (1905-1924)
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки – стук у входа моего.
“Это – гость,– пробормотал я, – там, у входа моего,
Гость, – и больше ничего!”
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак – отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, – бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя… Шепчут ангелы его,
На земле же – нет его.
Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: «То – посещенье просто друга одного».
Повторял: “То – посещенье просто друга одного,
Друга, – больше ничего!”
Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
“Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего”.
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, – и больше ничего.
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: «Линор» – и эхо повторило мне его,
Эхо, – больше ничего.
Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: “Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это – ветер, только и всего.
Ветер, – больше ничего! “
Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, – и больше ничего.
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности – сурова и горда была тогда.
“Ты, – сказал я, – лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?” Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»
Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было – ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой «Больше никогда!».
Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: “Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно. ” Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»
Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
“Это – все, – сказал я, – видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!”
Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: “Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?”
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда…
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!
И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
“Бедный!– я вскричал,– то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, – да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, – о, да?”
Ворон: «Больше никогда!»
“Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?”
Ворон: «Больше никогда!»
“Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или д
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?”
Ворон; «Больше никогда!»
“Это слово – знак разлуки! – крикнул я, ломая руки. –
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста – прочь, и навсегда!
Прочь – из сердца клюв, и с двери – прочь виденье навсегда!
Ворон: «Больше никогда!»
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, –
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, –
Знаю, – больше никогда!
Эдгар Аллан По — Ворон: Стих
Перевод: Михаил Александрович Зенкевич
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так затукал в двери дома моего.
«Гость,— сказал я,— там стучится в двери дома моего,
Гость — и больше ничего».
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор,
По святой, что там, в Эдеме ангелы зовут Линор,—
Безыменной здесь с тех пор.
Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
«Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость какой-то запоздалый у порога моего,
Гость — и больше ничего».
И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
«Извините, сэр иль леди,— я приветствовал его,—
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
Что я вас едва услышал»,— дверь открыл я: никого,
Тьма — и больше ничего.
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: «Линор!»
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: «Линор!»
Прошептало, как укор.
В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
«Это тот же стук недавний,—я сказал,— в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего,—
Ветер — больше ничего».
Только приоткрыл я ставни — вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
Сел — и больше ничего.
И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
Я сказал: «Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,
О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».
Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шепнул я вдруг вздохнувши: «Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном,
И сказал я: «Несомненно, затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом «nevermore».
И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».
Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
Никогда, о, nevermore!
Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: «О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес-исцеленье от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только бог над нами свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор —
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! —
Я, вскочив, воскликнул: — С бурей уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о, nevermore!
Перевод: Константин Дмитриевич Бальмонт
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грёзам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.
«Это верно», прошептал я, «гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне».
Ясно помню… Ожиданья… Поздней осени рыданья…
И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета, как я тщётно ждал ответа
На страданье, без привета, на вопрос о ней, о ней,
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней,
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший тёмным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя: —
«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине —
Гость стучится в дверь ко мне».
Подавив свои сомненья, победивши опасенья,
Я сказал: «Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, — и не слышал я его,
Я не слышал» — тут раскрыл я дверь жилища моего: —
Тьма, и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стеснённый, и стоял я изумлённый,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь — «Ленора!» — прозвучало имя солнца моего, —
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, —
Эхо, больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся — обернулся — содрогнулся, —
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
«Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это ветер, усмирю я трепет сердца моего, —
Ветер, больше ничего».
Я толкнул окно с решёткой, — тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошёл спесиво,
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей,
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел — и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
«Твой хохол ощипан славно и глядишь ты презабавно»,
Я промолвил, «но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда!»
Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,
Подивился я всем сердцем на ответ её тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь когда —
Сел над дверью — говорящий без запинки, без труда —
Ворон с кличкой: «Никогда».
И, взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точна всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он,
Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда».
Ворон молвил: «Никогда».
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной,
«Верно, был он», я подумал, «у того, чья жизнь — Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чьё отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда.»
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я своё придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: «Это — Ворон, Ворон, да.
«Но о чём твердит зловещий этим чёрным «Никогда»,
Страшным криком «Никогда».
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой, головой своей усталой,
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда: —
Я один, на бархат алый та, кого любил всегда,
Не прильнёт уж никогда.
Но постой, вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,
То с кадильницей небесной Серафим пришёл сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: «Прости, мученье,
Это Бог послал забвенье о Леноре навсегда,
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришёл ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
«Ты пророк», вскричал я, «вещий! Птица ты иль дух зловещий,
Этим Небом, что над нами — Богом скрытым навсегда —
Заклинаю, умоляя, мне сказать, — в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, — уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, чёрной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу — один всегда!
Вынь свой жёсткий клюв из сердца моего, где скорбь — всегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И сидит, сидит зловещий, Ворон чёрный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда,
Он глядит, уединённый, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,
И душа моя из тени, что волнуется всегда,
Не восстанет — никогда!
Анализ стихотворения «Ворон» Эдгара Аллана По
История создания
Первое письменное упоминание об этом стихотворении было сделано в 1844 году. Это был рассказ Марты Сюзанны Бреннан. Эдгар По жил в те времена на ее ферме, на берегу Гудзона. По словам женщины, рукописи с произведением были разбросаны по полу комнаты писателя. Сам же автор, в частном разговоре со Сьюзен Арчер Телли Вайс упоминал о том, что работал над стихотворением более десяти лет, но эта версия создания «Ворона» не была подтверждена, по причине отсутствия черновиков 30-х годов. Классическая версия работы была опубликована 25 сентября 1845 года в «Richmond Semi-Weekly Examiner».
Тема произведения и параллель с личной жизнью автора
Основной темой произведения являются тяжёлые переживания главного героя, связанные со смертью девушки. Эту тему связывают с личными потерями автора: смерть любимой женщины и матери. Кроме того, главными эмоциональными составляющими в своих произведениях автор обозначил меланхолию, грусть и скорбь: во многих работах По, любовь к женщине сопровождается темой смерти.
Сюжетная линия и символика произведения
В стихотворении рассказывается о мужчине, который, погрузившись в чтение книг, пытается забыть о своем горе. Стук в дверь отвлекает его. Когда лирический герой открывает дверь, он никого не видит. Эта ситуация вновь погружает героя в его скорбные мысли. Снова раздается стук и в окно влетает ворон. Эта птица здесь является кармическим символом. Узнав имя ворона — «Никогда больше», герой задает ему вопросы о своей возлюбленной, на что ворон отвечает одну лишь фразу: «никогда больше». Автор не случайно использует рефрен, так как это усиливает общий драматизм произведения, нагнетая скорбную и мистическую атмосферу: повторение слов: «Nevermore», «…И больше ничего», звучит, как заклинание.
Влетев в комнату героя, ворон садится на «бюст Паллады» — это противопоставление черного и белого, скорби и тяги к самосовершенствованию. Даже после своей смерти, лирический герой не сможет воссоединиться со своей возлюбленной Ленор.
Птица становится вечным соседом убитого горем мужчины, не оставляя надежды на будущее:
«Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!
Каркнул Ворон: «Nevermore!»»
К концу произведения образ ворона из кармического символа трансформируется в символ скорби, которая никогда не оставит главного героя:
«И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о, nevermore!»
Загрузка...